и не на такое! Он бы и прабабушкой заговорил! С него станется! Но нет. На сей раз это была мать. Как я узнал ее? Не знаю.
Я был счастлив. Я продержался и был спасен. Она подошла к двери. Она бы могла меня не уговаривать! От демонов не пахнет лекарствами!
Я сполз на пол во второй раз. Я был спасен и счастлив. Лежа на полу, я трясся, как кусок свиного студня!
А потом, подняв голову к ее юбке, я заговорил. Я ничего не видел, кроме ее ног, усеянных венами! У демонов нет таких ног!
--- Он хотел меня убить! --- Он точил нож! --- Если б ты не пришла --- Он когда-нибудь меня зарежет! --- Я знаю --- Он говорил: «Открой, открой, открой!» --- Был такой ласковый! --- Сказал, что только носки возьмет! --- А у него в ванной куча носков! --- Ты же знаешь! --- Вчера ты стирала! --- А он говорил так тихо --- Так медленно! --- Он меня зарежет! --- Отправь меня куда- нибудь! --- В интернат! --- В ПТУ! --- В нашу каблуху! ---
Я уже не трясся. Стоит прийти спасителю — ты расслабляешься! Улыбаясь, я нормально бредил. Помню, кто-то склонился надо мной. Может быть, это отец. Он смотрел на меня. Это точно. «А-а-а, это ты», — выдавил я из себя.
Мне было уже все равно...
-------------------------
-------------------------
«Завтра пойдем на рентген», — сказала мать. Она мне вколола что-то. Я чуть не заорал. Судя по всему, какой-то антибиотик. «Воспаление легких, — услышал я ее голос. — Он весь горит... И хрипы...»
С кем она разговаривала? Я отключался, приходил в себя, вращал глазами и снова отрубался. В общем, вел себя как нормальный.
Я знал, что меня переправят в терапию. Шесть раз в день в течение месяца из моей задницы будут делать сито. Мою шкуру пьяный татарин не примет на выделку после месяца... Утром похлопают по жопе, не просыпаясь, я стяну с себя пижаму, получу пистон и снова отвалюсь. Как овощ. Вегетативная восхитительная жизнь.
...Это не мы становимся сильными. Нет. Это отцы слабеют... Прошли времена войн и побед... Теперь ты не успеваешь объявить войну, а они уже и лапки кверху! Черт! У них тоже есть бункеры слабости! «Я стар, сынок! Моя жизнь проиграна...» И нечего тут разводить, гнать пургу... Ты просто видишь человека, с которым уже не стоит сражаться. Вот и все.
Я сидел в постели. А он рядом. Он сидит тихо и смотрит на меня. Я тоже сижу тихо. --- Ты меня что, боишься? — спросил он. Я во все глаза смотрел на его руки. На его руки, сложенные на коленях. Как у старика. --- Нет, — сказал я. — Нет --- Я не боюсь тебя ---
И все никак не мог оторвать глаз от от его рук. Я будто увидел его душу. Она сидела передо мной... Она была такая усталая. Опустив руки, свесив голову...
--- Нет, — повторил я. — Нет ---
Его глаза блеснули. Может быть, в них стояли слезы? Может быть, это не он, это его душа плакала?
--- Не бойся меня, — вдруг сказал он. — Не надо ---
Ко мне обращались его сложенные руки... Его руки на коленях.
Он протянул руку и положил ее на одеяло. Рядом с моей. Я поднял голову и увидел его глаза. В них было страдание... В них были обманутые надежды...
Мне стало вдруг холодно. Я сказал, что хочу остаться один. Интересно, где я их услышал, такие слова? Сам бы ни за что не догадался. Отец удивился. Его рука поползла обратно. «Ну ладно», — сказал он и потрепал меня по плечу.
Эти слова — «я хочу остаться один» — подействовали безотказно. Это были первые слова из взрослого мира. Из их словаря. Это действует безотказно. Если ты сможешь потом оставаться один...
Отец вышел из комнаты. Он шел сгорбившись. Это был конец Великого похода... Он уходил все дальше и дальше... И я остался один. Среди пепла, в развалинах...
-------------------------
-------------------------
Едем дальше...
Меня не положили в больницу. Рентген показал здоровые розовые легкие. Мне было приказано лежать неделю. Это был грипп. Так прекрасно оставаться по утрам одному... Слушаешь сквозь сон, как они орут шепотом друг на друга... Как собираются. Как прикрывают двери. Как топают в подъезде... Для страховки лежишь еще, а потом пулей из кровати!
Ты один в квартире! Можешь делать все, что хочешь!
Я начинал узнавать себя, свое тело, именно в такие утра! Я шел как лист за ветерком. За малейшим дуновением своих желаний! Мои переодевания...
Парики тогда вошли в моду. Мать теряла волосы. Здесь, в этом шкафу, у нее были два парика: один рыжий как огонь, а второй я не помню.
Этот огненный парик стал для меня шапкой-невидимкой.
Я снимал с плечиков материнские платья. Те, которые она не носила. Те яркие платья ее молодости. Она теперь одевалась в серое. И вот, сидя в парике на полу, голый как червяк, я копался в куче ярких тряпок.
Никого вокруг... Никого. Это так прекрасно. Я открывал все шкафы, все ящики. Ее косметика... Она вся засохла...
Вывернув наизнанку все шкафы, я превращал квартиру в раскрывшийся цветок! Я открывал его силой! Платки... Платья, колготки, шарфы, желтые, красные... Косынки... Перчатки...
Это была пещера, полная сокровищ!
Облачившись в длинное желтое платье, ядовитое, отвратительное, с париком и губами как у вампира, я шел в ванную... Там было единственное зеркало по пояс.
Перед зеркалом, приподняв голову, я выпячивал подбородок. Я делал греческую трагедию. Склонив голову, рыжий как огонь, я смотрел себе в глаза... И так светлые, они становились вообще прозрачными... Пустыми, как кусок стекла... Красной помадой я увеличивал губы... Делал так, чтобы изо рта будто течет струйка крови... Эти зловещие пурпурные губы вампира! Они меня зачаровывали! Потом пудра. Я устраивал метель! Ее запах приводил меня в неистовство! И ресницы! Я про них совсем забыл! Конечно, ресницы! Я их делал огромными! И тогда зрачки становились такими темными... Такими далекими... Я лизал карандаш и делал круги вокруг глаз. Синие круги. Я хотел видеть себя изможденным! Чего-то не хватало... Представьте себе свинью в парике! Свинью, которая решила выйти замуж за дикого кабана! И таким вот я стоял у зеркала. Приняв трагическую позу лица... Раньше в эту секунду мне становилось так смешно, что я падал на пол! Ну и морда! Я катался от хохота, разбрасывая одежды! А потом, насвистывая, собирал все и раскладывал по местам. Этот ритуал успокаивал...
А в тот день мне стало вдруг невыносимо видеть себя... Свое жирное лицо! Свое отвратительное, бесподобно чужое лицо! Эта раскрашенная жопа с глазами! С глазами, полными слез и желаний! Они текли по морде, превращая ее в задницу, на которой кто-то рисовал акварелью! Размытая морда слегка теперь походила на человеческую... Я был похож на человека, только когда всерьез страдал! Это открытие меня совсем добило...
Я больше не мог... Я схватил ножницы! И впал в такое неистовство, что начал втыкать их себе в руки! «Ну! Давай! Сделай это! Стань человеком!» Я орал и, кусая губы, медленно, еще не решаясь одним ударом все сделать, протыкал кожу предплечья. «Ну... Еще чуть-чуть! Вот! Сейчас! Сейчас! Ты увидишь кровь!» Я рычал и втыкал все глубже и глубже! «А теперь разрежь! Ну-у!»
Не получилось. Это же были ножницы! Этот тупой меч не причинял вреда! Только муки! Я так разошелся, что, вздрогнув, размахнулся и всадил ножницы себе в ляжку! Пот сразу залил глаза... Боли я уже не чувствовал. Она стала везде... И кровь потекла. Потекла. Это немного привело в чувство. «Спокойно, свинья... Теперь нужно разрезать... Чтоб жир потек... Хоть немного...» Я остановился и зажмурился. И провернул ножницы. Уже пол-ляжки было залито кровью. Нога дрожала! Так странно было смотреть на нее со стороны!
