— Привет тебе, о Кама, далекая река!
— Не глупи! Что тебе?
— Не могла бы глубокоуважаемая мадам быть столь любезной и передать мне на часок своего подопечного?
— Сейчас?
— Осмелюсь покорнейше просить… Ты могла бы пока сбегать в бассейн. Я как раз оттуда. Вода и солнце… мечта. Кроме того… — он многозначительно понизил голос, — я встретил там Микшу. Стеф был бы в восторге…
— Не знаю, смогу ли.
Она взглянула на Мюнха вопросительно, но тот лишь опустил глаза. Она подумала, что в принципе хорошо бы прервать беседу и продумать дальнейшую тактику.
— Вижу, я выбрал не совсем удачный момент, — вздохнув, заметил Балич, решив, что молчание Камы означает отказ.
Однако он ошибся.
— Слушай, Мод! Ты можешь сейчас побеседовать с доктором Баличем? спросила Кама монаха.
— Будет так, как ты пожелаешь, — ответил уклончиво Мюнх. Он не очень симпатизировал Баличу, но боялся показать это в его присутствии.
— Я думаю, мы могли бы сейчас прервать нашу беседу. Доктор, видно, хочет сообщить тебе что-то интересное.
— Я хотел бы поговорить об… аде, — сказал Балич. — А может, у тебя нет желания, брат Модест?
Мюнх беспокойно пошевелился.
— У меня есть желание, — поспешно согласился он. — Ты можешь прийти сюда?
— Уже иду!
— А может быть, мне тоже остаться? — спросила Кама, но Ром недовольно поморщился.
— Нет. Пожалуй, нет. Об аде лучше разговаривать с глазу на глаз, многозначительно сказал он. — Не правда ли, брат Модест?
Монах кивнул.
Кама встала с кресла.
— Ну, так как? Я на часок уйду.
— Но мы сегодня… еще увидимся? — спросил Мюнх.
— Обязательно. А я воспользуюсь случаем и договорюсь со Стефом относительно поездки в Варшаву. Может, завтра втроем слетаем на пару часов.
— Да. Завтра.
Балича она встретила у лифта.
— Модест сегодня не в духе. Постарайся особенно его не поникать.
— Не бойся, пастырь заблудших душ. Я хотел бы только кое-что проверить. Твое присутствие может изменить реакции Модеста. Понимаешь?.. Он очень считается с твоим мнением. Если говорить честно, даже чересчур… Боюсь, тут что-то большое, чем авторитет.
— Меня это тоже беспокоит.
— Хорошо, что ты это понимаешь. А тебе не кажется, что не мешает более эффективно воспротивиться усилению этого… аффекта?
Она сделала вид, что не заметила иронии.
— Делаю, что могу… Но все не так просто, как тебе кажется. Я стараюсь, чтобы он смотрел на меня как на обычного человека. Прошу тебя, не мешай, помогай мне!
— Твои желания — закон для меня, о пресветлая! — засмеялся Балич и помахал на прощание рукой.
— Значит, через час я вернусь.
— Скажем, через полтора, если будет на то воля…
— Ладно. Через полтора часа.
6
Балич открыл дверь лекционного зала и вошел.
Монах сидел в кресле и шептал слова молитвы.
— Тут немного темновато, — заметил с порога Балич. — А я хотел показать тебе один документ.
— Если надо, господин… — Мюнх потянулся к переключателю и зажег стены.
Балич сел рядом с ним в кресло, раскрыл тощую папку и вынул из нее заправленный в прозрачный пластик пергамент.
— Как тебе это нравится? Скажи, брат Модест, — спросил он, подавая листок монаху.
Мюнх некоторое время смотрел на пергамент, потом осторожно положил его на пюпитр и перекрестился.
— Это еретическое письмо, господин. Или даже… договор с сатаной. Перевернутым письмом писано… Кто не знает — не прочтет. Нужно зеркало.
— Знаю, — кивнул Ром. Он полез в папку и вынул фотокопию документа. Это действительно пирограф. Вот тебе прямое изображение. Дата говорит, что письмо было написано в 1639 году. Анализ подтверждает эту дату. Документ написан несколько позже 'твоего' времени, но в данном случае это не имеет значения. Уверен ли ты, как специалист, что это истинный договор с сатаной?
Мюнх внимательно осмотрел копию и, пересиливая отвращение, потянулся к пергаменту. Долго, внимательно сравнивая оригинал и копию, расшифровывал подпись.
— Истинный, — наконец сказал он совершенно серьезно. — Тут в конце написано: 'Как обусловлено в сим договоре, будет он, нижепоименованный Иоахим фон Грюнштейн, тридцать пять лет счастливо жить на Земле среди людей, а потом прибудет к нам, дабы с нами вместе бога проклинать'. А еще ниже: 'В аду на дьявольском совете утверждено'. И подписи: 'Сатана, Вельзевул, Люцифер, Левиафан'. А тут, видишь, господин, — Мюнх показал пальцем, — продолжение. Собственной рукой Иоахима фон Грюнштейна сотворено. Что служить будет Люциферу… всю жизнь, во все времена…
— В свое время ты, Модест, видел подобные цирографы?
— Видел. Дважды. Это случается редко. Не с каждым сатана договоры составляет. Немногие писать умеют… А если даже и умеют… не всегда вступает он с ними в сговор. Какой-нибудь богатый человек… или алхимик… Да и то трудно найти. Тот, кто дьяволу душу продает, не любит оставлять доказательств.
— Как же такой документ мог попасть в распоряжение суда инквизиторов?
Мюнх снисходительно улыбнулся.
— Ты не знаешь, господин? Есть способы. Кто знает, тот… знает… Порой среди книг и писем отыскать можно. Порой укрыты… в тайном месте. Искать надо… А то и подстрекатель принесет. Как доказательство, что правду говорит.
— Кто?
— Подстрекатель! Тот, что доносит и процесс починает.
— Так. Но как такой документ попадает в руки подстрекателя?
— По-разному бывает. Порой случайно найдет… Порой и выкрадет…
— А бывали случаи, чтобы обвиняемый сам указывал место, где спрятан цирограф? Можешь ты привести такой пример?
Модест на минуту задумался.
— Нет. Не припоминаю. Но случалось… иногда. Редко… но случалось. Я слышал…
— А как ты проверял, что цирограф не подложный? Ведь подпись обвиняемого могла быть поддельной?
— Я видел настоящий, — подчеркнул Мюнх, напряженно глядя в глаза Баличу. — Генрих фон Булсидорф подписывал. В конце концов он сам признался.
