— Это ключ к морям. Можно запереть море на ключ, Одиссей, а можно открыть и впустить жаждущих.
— Я понимаю, это доверие.
— Теперь еще надо, чтобы пала Троя, — усмехнулся Диомед.
— Афина подскажет, что делать.
— Еще не зайдет солнце? Оставь, Одиссей, я-то не верю в эти чудеса. Я не хотел, чтобы Агамемнон увел войска отсюда, вот и все.
— Ты не веришь, что Афина за нас?
— Я не верю в богов, Одиссей.
— Но… как же?!
— Мир состоит из маленьких частичек. Ты следил за пылью когда-нибудь? Из чего она? Вот из чего состоят все предметы. И вот что управляет нами. Знаешь, что это?
— Что же?
— Ничто!
«Я говорил с Афиной! Я говорил с ней!» — чуть было не закричал Одиссей, но что-то ему помешало.
Он искренне пожалел Диомеда.
— Как тяжело тебе жить, — вырвалось у него помимо воли.
Диомед ответил с той же усмешкой:
— А жить, Одиссей, вообще непросто.
Как день и ночь, отличались переживания Диониса и Аякса, как полет орла и тьма заброшенной гробницы, как искания бессмертного духа и терзания необузданной страсти смертного.
Аякс взращивал в себе коварство.
Он был бесхитростен и смел, хотя вряд ли совсем бесхитростен, раз пришел под Трою басилевсом Саламина. Он-то как раз имел брата, Тевкра, они были Теламониды, две мощные опоры среди ахейских героев.
Аякс защитил бы Ахиллеса ценой собственной жизни, если б мог, но когда Ахиллес пал, когда стало ясно, что Атридесы именно тут, под чужим городом выберут наместника морей, что им не быть сыну Пелея, даром что мать его считают нимфой-нереидой, — Аякс сразу же возмечтал. Он имел все права помечтать, он отлично знал: Агамемнон боится Идоменея, боится изворотливых умом критян, опасается удаленности, обособленности Крита, недосягаемости его горных внутренностей. Приамский Илион падет, и Эгейское море, Срединное море, да все известные моря останутся без торговли. А финикийцев, единственных торгашей, принять под щит легче легкого.
И Аякс точно рассчитал: только Саламин. Ну не Беотия же…
Что это за остров — Итака?! Что это за вождь — Одиссей?!
Трус, притворившийся сумасшедшим ради того, чтобы избегнуть войны. И не сумевший даже этого!
Аякс был глубоко оскорблен, жестоко, кровно оскорблен до глубины своей простой, древней, не терпящей обид души. Каменное тело, серьезное выражение лица, ахейский Гектор.
— Ты готов отобрать власть над данами? — спросил он ранним утром своего брата Тевкра.
— Да, — ответил Тевкр.
— Я все крепко обдумал, — сказал тогда Аякс.
— А я подготовлю лук и стрелы.
Тевкр не пользовался железными наконечниками, как Парис, но стрелок был отменный. Брат прикрывал его громадным, самым высоким у греков щитом, и это позволяло несколько раз прицелиться.
— Большая удача, что они собраны здесь, в одном месте, часто в одном шатре.
— Кто? — спросил Тевкр.
— Как кто? Агамемнон, — Аякс с удовольствием загнул палец размером с рукоять ножа, — Менелай, — он загнул второй палец, — Диомед…
Десяти пальцев, в общем, хватило.
— Я бы никогда не смог перебить их всех разом. Ты понимаешь? Только эта война собрала их для меня вместе.
Он посмотрел на брата и поправился:
— Для нас!
— А что будет… после? — осторожно поинтересовался Тевкр.
— После? Для них после не будет.
— А для нас?
— Для нас? Союз с Пелеем. Его суша. Наше море.
— А воины? Их тысячи…
— Воины? Они пойдут за басилевсом. За тем басилевсом, который останется.
Тевкр тяжело наклонил голову. Он размышлял.
— А ты думаешь, воины забыли, кто не позволил Гектору поджечь корабли?
Тевкр промолчал. Он-то помнил, что его стрелы двенадцать раз поражали троян с факелами.
— Досадно, что Терсита больше нет, — сказал Аякс. — Терсит бы пригодился.
Песнь восемнадцатая
Гермес вытряхнул камешек из сандалии. Крылышки при этом нежно затрепетали.
— Я устроил вашу встречу. И я удаляюсь.
Афина была в черном. Дионис облекся в хламиду цвета неразбавленного вина. Сорт определить было