уме у него мелькнули язвительные замечания о сиделках, любящих пончики, и все-таки он промолчал, помня о том, что его тоже может когда-нибудь прихватить, а это был единственный госпиталь в городе.
— Несколько месяцев назад? День на озере? — подсказал Фенберг.
Лагорис наморщилась и вспомнила:
— О, да. Теперь припоминаю. Бедный мальчик.
— Да-да.
Братьев Фенберг было четверо. Тридцатидвухлетний Майк был старшим. Джон на год моложе. Потом шел Злючка Джо, ему было тринадцать. Джо постоянно мучило что-то, это был бездонный океан гормонов. Он был враждебно настроен ко всем. И никто, кроме Майка, не осмеливался спросить почему. Любимцем семьи был шестилетний Клиффорд. Он воображал себя Норманом Бэйтсом. Ни для кого не было секретом, что Злючке Джо и Клиффорду нравилось терроризировать слабого и миролюбивого Генри Дарича. Однажды в жаркий полдень на озере они подменили Даричу лосьон для загара на жидкость для сведения волос. Это оголило Дарича. Он лишился бровей, и в течение нескольких недель вода стекала с него как с ощипанного цыпленка.
Фенберг продолжал читать.
«Я презираю ваших братьев и не испытываю никакого чувства привязанности к обществу, члены которого увлекаются лишь пьянством, игрой в футбол и смотрят театральные представления из окон автомобилей.
Это место, в котором не движется время. Не знаю, почему вы остаетесь здесь.
Вероятно, вы заколдованы. Ваш Генри Дарич.
PS. Был бы очень признателен за рекомендательное письмо».
Фенберг улыбнулся, прочитав постскриптум. Дарич был его лучшим репортером за весь прошлый год.
— Мне страшно не хочется терять тебя, — подумал он вслух.
— Что?
— Ничего, — ответил Фенберг сестре. — Позаботьтесь, чтобы за ним хорошо ухаживали и ни в чем не отказывали.
Он развернулся и вышел.
— Эй! — окликнула его сестра. — А как насчет всех этих историй в вашей газете? Это розыгрыши?
— О чем вы? — спросил Фенберг, возвращаясь.
— Насчет монстра, который обитает где-то поблизости. — Сестре Лагорис очень хотелось узнать побольше.
— Это не монстр, — ответил Фенберг. Затем продолжил, обращаясь скорее к себе: — Это больше похоже на маньяка.
— Нет, это монстр, — поправил старый индеец. Он вытянулся на койке и потер сухие руки.
Фенберг сидел на холодном цементном полу напротив него, опершись спиной о решетку, и машинально продолжал стенографировать.
— Почему ты так думаешь?
Стены тюрьмы были белыми. В ней не было никого, кроме еще одного индейца, Рассмуссена Рыжей Собаки, в камере ярусом выше.
— Такое уже случалось, когда я был мальчишкой. Это было после первой мировой войны, осенью. И я помню, как отец рассказывал мне истории, которые передавались из поколения в поколение.
Фенберг время от времени обращался к Чарли Джонсону по прозвищу Два Парящих Орла за сведениями. Чарли был на семь восьмых алликликом, остальная кровь шведская. Лицо Чарли было загрубевшим и обветренным, и он знал что почем.
— Ты мне нравишься, Фенберг. И люди моего народа любят тебя, — сказал индеец.
— Приятно, когда тебя любят, — ответил Фенберг.
— Но я должен спросить тебя кое о чем, что давно тревожит меня, — сказал Чарли Джонсон Два Парящих Орла.
Фенберг пожал плечами:
— Что ж, давай.
— Почему ты никогда не подавал паса сыну моего сына? — Внук Чарли играл в одной из двух команд в школьном чемпионате на первенство штата, а Фенберг был защитником.
Фенберг задумался.
— Твой внук бегал как олень. Его ноги и сердце носились как ветер. Но его руки, — Фенберг тяжело поднял сжатые в кулаки руки, — его руки были как будто из куска железа. Он не смог бы взять пас, даже если бы от этого зависело благополучие всего народа алликлика.
— Да, должно быть, так, — неохотно признал старый индеец. Он переместился на нижнюю кровать и обхватил руками голову. — Может, его стоило использовать в заключительной стадии атаки?
Фенберг ничего не ответил.
— Настало время Мандранго, — твердо произнес старый индеец.
— Напоминает что-то таитянское.
— Не могу сказать.
— Можешь продиктовать по буквам?
— Пишется как произносится.
Фенберг быстро нацарапал буквы. Это будет заголовком завтрашней заметки в газете.
— Мандранго — дьявол белого человека. В переводе это значит бездонная яма. — На языке Алликликов слово имело еще второе значение, о котором старый индеец ничего не сказал из уважения к овдовевшему Фенбергу. — Мандранго очень голоден. Он состоит из всех плохих вещей и дурных мыслей, которые имеются на земле.
— Похоже на миссис Вилларил, — сказал Фенберг, вспомнив предыдущую свекровь Туберского.
— Да. Она была уродливой и неуживчивой, — согласился Чарли Два Парящих Орла и уставился на выпирающие матраса пружины. — Я слышал, она отравила твоего брата, того, что уже большой, несколько лет назад.
— Не насмерть, но достаточно, чтобы достигнуть своей цели.
— В твоем брате живет дух. Многие из нашего племени ходят к нему за Советом.
— Может, мы слишком близки, я никогда не замечал за ним такого. Мне всегда казалось, что это просто лень.
— В отдыхе нет ничего плохого, — сказал Чарли как само собой разумеющееся. Он сидел по обвинению в бродяжничестве. — Мандранго появляется из-под земли раз в сто лет, чтобы соединиться с женщиной. С особенной женщиной. Легенды говорят, что он будет убивать в ночь полнолуния до тех пор, пока не найдет себе невесту. Это будет раз, два, может, больше, пока он не насытится кровью.
— А так как он бездонная яма, то он может никогда не насытиться?
— Да.
— Или прекратит, встретив эту особенную женщину?
— Да.
Фенберг уловил несоответствие в выражении «каждые сто лет», но не стал вдаваться в детали. Чарли прожил восемьдесят семь лет и не мог привести доказательств правдивости мифа. Простая математика. Но Фенберг также знал, что индейский фольклор был во многом основан на метафорах и природа его часто бывала даже психологической.
— А ты можешь описать это существо?
— Да. Оно большое. Покрыто шерстью, как бизон, и с клыками льва. Оно видит в темноте и чувствует на большом расстоянии конкретные запахи, страха, например. Оно видит, как бьется твое сердце. Оно на одну голову и еще на половину выше самого высокого мужчины. Сильное и неутомимое. Никакие преграды
