показались ему знакомыми.
— Ракса! — воскликнул он. — Как ты выросла! Я не сразу узнал тебя!
Ракса опустила голову.
— У нас беда, Филипп, — заговорила она, и ее прерывающийся печальный голос подавил радость встречи. — Дядю Гимера растоптал дикий тур. Дед послал за тобой…
— Я поеду, конечно, поеду! — горячо отозвался юноша. — Вернусь домой. Ты подождешь?
Ему не очень хотелось, чтобы Ракса ехала следом за ним, но она поехала. Опять была горделивой, высокомерной — внучка царя!
Агенор даже не дослушал Филиппа, сразу же приказал готовить его к отъезду. Он скрывал это, но был рад хоть на неделю-две избавиться от нелюбимого сына. Отец Бупала несколько раз ловил его на пристани и начинал жаловаться, что «дикий паршивый скиф, этот барс, свирепый, как и все его дикое племя», чуть не загрыз его бедного малютку.
— Загрыз! Зубами, как тигр, вцепился в горло беззащитного ребенка!
Агенор каждый раз обещал высечь своего «паршивого скифа», и сделал бы это, но родителя пострадавшего почему-то не устраивала такая «слабая мера». Он однажды долго мямлил о каких-то торговых затруднениях и в конце разговора недвусмысленно намекнул, что… Агенору… если он благородный человек… если… Одним словом: в жертву деве Артемиде-целительнице принести шесть годовалых ягнят! — вытекало из этого намека.
Агенор возмутился:
— Мой Филипп, да он же котенок, а твой сын не слабее трехлетнего бычка. Это твой буйвол придушил мою крошку! — сразу же проснулись в нем чадолюбивые чувства.
Но все же, решил купец, лучше, если Филипп не будет попадаться на глаза обиженным. Пусть едет. И уже поторапливал рабов:
— Собирайте молодого господина, да быстрее, быстрее!
И Филипп на другой день выехал из отчего дома.
Солнце поднялось, но степь еще не обсохла от утренней росы. Влажные травы искрились мягким золотисто-изумрудным отблеском. Россыпи тюльпанов, темно-пурпуровые узоры диких гиацинтов, разметанные тут и там звездочки нарциссов дорисовывали яркий травяной ковер. Далеко над морем стлался светлый туман. По пронизанному солнечными лучами небу тянулась цепочка гусей.
Филипп и Ракса ехали во главе отряда. Скифы на некотором расстоянии следовали за своей царевной. Ракса, не отводя глаз от лица Филиппа, обстоятельно растолковывала ему скифские династические дела: после смерти Гимера старый царь Гиксий остался бездетным. У Гиксия было трое детей: Тамор — мать Филиппа, Урм — отец Раксы и Гимер. Урм и Гимер погибли. Тамор покинула родину. Если бы Филипп вернулся к своему народу, он стал бы после смерти Гиксия царем. Тысячи храбрейших воинов ждали бы его повелений.
— Как красиво! — мягко перебил ее Филипп, указывая на тающие вдали силуэты гор Тавриды.
Ракса, дико гикнув, пришпорила коня. Скифы с хриплым воем понеслись за нею. Степь, небо, золотые тюльпаны и всадники — все неслось. Наконец Филипп догнал девушку и схватил ее коня под уздцы. Ракса расхохоталась. Ее темно-рыжие космы заплясали по плечам. Она нагнулась и поцеловала юношу в губы, засмеялась, гикнула, и все снова понеслись вскачь. Ночевали в степи. Через несколько дней прибыли в стойбище Гиксия.
Было уже темно. Пылали костры. Виднелись силуэты крытых телег с поднятыми оглоблями. На фоне колеблющегося пламени мелькали длинные тени людей в остроконечных шапках. Где-то рядом пасся табун лошадей. Хруст травы и глухие удары копыт о землю доносились из темноты. В глубине стойбища вздымалось к небу пламя двух огромных костров. Около одного из них, окруженный старейшинами, сидел Гиксий. Все, в том числе и царь, внимательно следили за висевшей над костром лошадиной тушей.
Ракса подвела Филиппа к деду. Гиксий поднял худое морщинистое лицо. В свете костра мелькнули чахлая рыже-седая бороденка и острые, несмотря на годы, светло-золотистые глаза. Гиксий безмолвно указал внуку место у своих ног. Когда Филипп уселся, скифский царь положил на его голову свою легкую теплую руку.
— Я рад, что ты приехал… Ты — эллин, но ты похож на мать. Тамор была первая красавица в степях.
Филипп тяжело вздохнул: все говорят о красоте его матери, а он никогда ее не видел. И увидит ли… Ракса и дед любили его, и любили, наверное, искренно; не избалованный ласками, он всегда внутренне тянулся к ним, но как ему не хватало теперь матери: эллин он или скиф? Только она могла бы сказать, кто он. Дед снял с его головы руку. Филипп еще раз вздохнул и уставился неподвижным взглядом в пространство.
У второго большого костра стояла высокая царская колымага с открытым пологом. К ней было привязано три вороных коня и один золотистый. У костра и колымаги суетились женщины. Поверх их одежд из тонких и грубых домашних тканей, расшитых яркими узорами, поблескивали и позванивали серебряные и золотые украшения. Женщины то и дело подтаскивали охапки сухого тростника и непрерывно питали пламя. Где-то заржала кобылица. Привязанный к колымаге золотистый конь коротко и призывно ответил ей.
— Пора!
Гиксий встал, держа в руке нож с широким блестящим лезвием. Он направился к царской колымаге. За ним гурьбой двинулись старейшины. Вокруг закричали и заплакали. Спокойная и горделивая до сей поры Ракса рывком разорвала на себе одежду и пронзительно завыла. Она царапала обнаженную грудь, лицо, рвала волосы.
— Зачем молчишь? — шепнула она Филиппу. — Кричать нужно…
Над скифским табором повис истошный вопль. Кричали женщины, кричали мужчины, старики, старухи. Ребятишки проснулись и, путаясь под ногами, присоединили свой плач к воплям и крикам взрослых. Молчал один Гиксий. Золотистого коня схватили под уздцы двое скифов. Из темноты выскочил (третий и тяжелой, окованной медью палицей оглушил испуганное животное. Конь рухнул. Гиксий опустился на землю и коротким взмахом полоснул широким ножом горло вздрагивающей жертве. Та же участь постигла и трех остальных коней. Их кровь собрали в чаши. Гиксий, омыв руки горячей кровью, взошел на колымагу и скорбно склонился над трупом сына, затем старый царь спустился вниз, осушил чашу с кровью и бросил ее в огонь.
— Ну? — Ракса потянула за руку Филиппа. — Простись с братом твоей матери. Он поедет от нас далеко-далеко…
Филипп покорно пошел за ней. На колымаге, устланной войлоком и шкурами животных, в боевых доспехах покоилось тело Гимера. В ногах лежала голова тура, увенчанная большими острыми рогами. Скифский царевич дорого продал свою жизнь. Тур, растоптавший его, умер от ран, нанесенных Гимером.
— Ступай пить чашу крови! — Ракса снова подтолкнула Филиппа. Теперь она прощалась с Гимером. Выпрямившись во весь рост, она запела. Филипп не мог разобрать слов, но понял: Ракса прославляет подвиги покойного. Он вдруг почувствовал: он обязан выпить эту кровавую чашу, он — скиф, он не отступится от обычаев своих предков…
…Семь дней длилась тризна. На восьмой Гиксий поднял череп давно поверженного врага, наполненный брагой, и возгласил: своим наследником он назначает будущего мужа Раксы. Руку царевны получит самый смелый.
Молодые скифы вступили в состязание: на всем скаку рубили головы коням, показывая свое уменье владеть мечом и свою щедрость — туши убитых коней тут же свежевались, разрубались на куски и шли на угощение зрителей. Под вечер искатели руки Раксы рассыпались цепочкой и по знаку, данному старым царем, все разом гикнули и, низко пригибаясь к гривам коней, во весь опор понеслись по степи. Впереди на своей златошерстной тонконогой лошадке летела Ракса. Поперек седла она с трудом удерживала козла. По условиям игры, победителем становился тот, кто сумеет отнять у нее козла, сохранив ему дыхание. Ракса была беспощадна к своим преследователям, жестоко хлестала их нагайкой и вырывалась вперед. Проскакав круг, она сбросила козла к ногам деда.
— Дедушка! — торжествующе крикнула царевна, — этот год я останусь с тобой, — и, сверкнув
