приличном районе выглядело это все довольно дико.
Гавкер осклабился.
— Канай отсюда, усек?
Он резко шагнул ко мне, я отшатнулся и чуть не упал. Гавкер рассмеялся.
Я побежал за Уоллесом. Толстуха тем временем ухватила его и пыталась свалить на землю. Уоллес вывернулся и ударил ее. Жена Гавкера покачнулась и упала спиной на ограду. Я оглянулся: за нами с громкими воплями гнался Гавкер. Мы с Уоллесом побежали со всех ног.
Уоллес весил больше, чем я, да и спортивной формой не отличался. Вероятно, поэтому он и попался толстухе. Гавкер, который бегал хуже нас обоих, догнал Уоллеса на углу, стукнул разок, да и отпустил. Остановиться мы решились только через четыре улицы. Переглянулись и захохотали. Не то чтобы нам было смешно. Смешного тут было мало. Это был смех отчаяния.
Я оглянулся. В тусклом свете фонарей на асфальте выделялись темные пятна, как будто кто-то из нас испачкал ноги в масле. Я оглядел Уоллеса: он шел неуверенно, через шаг спотыкался. Тут я понял, что темная жидкость течет у него из бока.
Уоллеса пырнули небольшим ножом чуть повыше правого бедра. Рана неглубокая, однако зашивать все равно пришлось. Рано утром, когда мы добирались домой из травмпункта, Уоллес мне заявил:
— Я, наверное, некоторое время по барам ходить не буду.
— С ума сошел! — возмутился я. — Если случилось что-то дурное, надо сразу же компенсировать положительными эмоциями.
— Согласен, — кивнул Уоллес. — Просто с тобой не хочу никуда ходить.
— Шутишь?
— Ничуть. Рядом с тобой небезопасно, Марк. Тебе катастрофически не везет. Если честно, по-моему, ты проклят.
Назавтра было воскресенье. Я обедал с родителями. Они по-прежнему жили в доме на мосту Кью — в доме, где я вырос. У дома, как и раньше, стоял фургон-холодильник, а на обед по выходным подавали первосортное мясо, ведь у папы свой мясной магазин, «Еда Мэддена». Я пришел к часу. Мама поцеловала меня, а папа с Томом (они уже сидели за столом) что-то проворчали. Том — мой брат, младше меня на два года. У нас отличные отношения, но общей темы для разговора мы до сих пор не придумали. Том работает у отца; спит и видит, как дело перейдет к нему.
Родители спросили, откуда у меня шишки. Я рассказал про Гавкера, а о Каро упоминать не стал. Мама с папой так и не простили ей моих провалов на экзаменах. Рассказал я и про безалаберного полицейского.
— А ты на что надеялся? — усмехнулся папа. — На страстный поцелуй?
В качестве иллюстрации своих слов отец высунул язык и совершенно непристойно поводил им.
— Морис! — возмутилась мама.
— Что ж, видимо, он не сознает, что подразумевает под собой сущность мужчины.
(Вы, наверное, удивлены, что простой лондонец из рабочих употребляет слово «сущность» или «подразумевать», но мой отец полон неожиданностей.)
— Дай-ка угадаю… — Братец принялся накладывать на тарелку жареную картошку. — Ты его просветишь.
О, такие разговоры были папиным коньком.
— Да, ему надо учиться. Если тебя ударили, надо ударить в ответ. И нечего в полицию жаловаться. Можно подумать, полиция кому-то помогла.
С тех пор, какя в подростковом возрасте открыл для себя Ника Хорнби, меня не покидало желание укрепить связь с отцом. До сих пор мне это не удавалось. Он не понимал, с какой стати мне продавать букинистические книги, а я не понимал, зачем всю жизнь проводить среди сосисок.
Я протянул тарелку за добавкой, рука дрогнула, и горячая подливка плеснула мне на пальцы.
Брат рассмеялся.
— Пальчик! — Он звал меня так с самого детства, с тех самых пор, как мой недостаток проявился впервые.
Полтора года назад я решил избавиться от проблемы и, не сказав никому, обратился к врачу. Терапевт заявил, что неуклюжесть происходит от глубинной неуверенности в себе. Якобы корни болезни уходят в детство. Когда родился брат, он занял мое место в сердце матери. Может, это все и правда, но суть не менялась. Я очень неуклюж.
— У каждого в жизни своя битва, — продолжал отец. — Полагаться можно только на себя. Твой дед работал на каменоломне. День за днем он дробил каменные глыбы огромным молотом. Вот это были мужчины! Женщин там не было, не под силу такая работа женщине. Дед о своих чувствах никому не говорил. Возможно, он иногда плакал. Даже если и так, этого никто не видел. Именно так и поступает настоящий мужчина. Исполняет свой долг. Стискивает зубы и делает дело.
Я принял папин совет близко к сердцу и решил заняться карате. Мысль о самообороне давно витала в моей голове, но если бы не недавние унижения, я бы еще долго собирался. Тренера звали Ленни Фьюри. В рекламе было сказано, что он член национальной ассоциации «Шото-кан». Не знаю, хорошо это или плохо.
Я доехал на поезде до нужной станции и нашел душный спортивный зал — там и проходили занятия. Я надеялся на некоторую восточную таинственность… увы, реальность разочаровала меня. Удары, крики — и никакого налета мистицизма.
Ленни оказался крепким парнем примерно моего роста. Оттопыренные уши, странной формы голова. Вместо того чтобы декламировать: «Как волны обтачивают гальку, так дух воина стремится к доблести», он орал: «Ты, держи ногу прямо!» или: «Ты! Десять отжиманий! Живо!»
Ленни окликнул меня в раздевалке после занятий. Голос у него был такой, словно курил он с трех лет.
— Эй, у тебя хреновое чувство равновесия. Согласен?
— Да. — Я пожал плечами.
— Руками ты бьешь ничего, блоки ставишь нормально, а вот удар ногой — катастрофа. Да или нет?
— Возможно, вы правы.
— Я прав. Координация отдыхает. Тебе уже это говорили?
Я кивнул.
— Когда у меня начнет получаться?
— У тебя? Года через два. И то если до седьмого пота пахать будешь. Понял? Иначе ничего не выйдет. Дело в том, что природных способностей у тебя нет. Вообще. Согласен?
— Вы что, пытаетесь от меня отделаться?
— Нет. Совсем наоборот. Я же вижу твои шишки, сынок. Что-то мне подсказывает, что ты не просто так сюда пришел. Достают тебя, да?
Я покорно кивнул.
— И не первый раз? — Ленни сочувственно посмотрел на меня. — Я так и думал. Почти всегда угадываю.
— Мне надо защищаться, — сказал я. — А я не умею. И двух лет у меня нет.
Ленни придвинулся ко мне.
— Могу давать частные уроки. Пятьдесят фунтов в час.
— Дорого.
Ленни пожал плечами.
— Сорок тоже пойдет.
— Когда начнем?
— Прямо сейчас. Зал оплачен до десяти.
— Я устал, — признался я.
— Это не оправдание.
Следующий час Ленни мучил меня отжиманиями и бегом. Через двадцать минут мне пришлось выйти — сил совсем не осталось. Когда я вернулся, Ленни не выказал ни малейшего сочувствия. Он подвел меня к
