иностранного господина. Ли поблагодарила
Она снова легла, думая, что, может быть, удастся найти прибежище во сне: это был самый удобный способ убивать время. Но уснуть вряд ли удастся, и Ли поняла, что, пожалуй, лучше выйти и пройтись немного. Все тело ныло, нервная дрожь не давала покоя; оставаться лежать — значило бы обрекать себя на дальнейшие муки.
Сухой, пропитанный пылью воздух пах лошадьми и ослами, привязанными между шатрами, а свет солнца, влажно переливавшийся на миллионах серебристых листьев олив, заставил ее с тоской подумать о глотке холодной воды. Внизу, полускрытые завесой белой пыли, виднелись механически двигавшиеся фигурки танцоров и все так же толпившиеся кругом зрители. Ли повернулась и стала взбираться по холму, ища открытое место.
Как легко было двигаться здесь днем, при свете, и как тяжело это давалось в темноте. Ей удалось забраться намного дальше, чем в прошлый раз; все деревья остались позади, и теперь ее окружали только жесткие, как проволока, низкорослые кусты да большие скалы. Ли почувствовала себя лучше: мышцы почти перестали болеть, а свежий ветерок развеял тревогу. Она прислонилась к большому валуну, сначала тщательно проверив, нет ли на нем скорпионов, и посмотрела поверх долины на холмы на противоположной стороне. Крохотная одинокая фигурка, медленно спускалась по буровато-желтому склону. Быть может, пастух? Ли присмотрелась, но ни коз, ни овец не было видно.
Она вглядывалась, и вдруг ей пришло в голову, что это Стенхэм: марокканец не забрел бы так далеко один. Она долго следила за спускавшейся все ниже и ниже фигурой, пока та наконец не скрылась в тени, отбрасываемой вершинами холмов. Она не была окончательно уверена, что это Стенхэм, да это и не заботило ее, но все же что-то подсказывало, что это именно он, и она горела желанием поделиться с ним своим торжеством, дать ему изведать всю горечь поражения. У нее ушло довольно много времени, чтобы добраться до кафе: по пути она то и дело останавливалась передохнуть, сорвать веточку, порой принималась прыгать с камня на камень, а когда увидела первые шатры, даже присела выкурить сигарету.
Заглянув в кафе, она увидела, что Стенхэма нет. Тогда она решила отойти и встать где-нибудь между деревьев, откуда виден вход, чтобы, вернувшись, Стенхэм ее не заметил: это давало ей преимущество внезапности. Пройдя сквозь облако дыма от костра, она свернула налево и, как заговорщица, спряталась за деревом, выглядывая в ожидании Стенхэма. Выходившие из шатров люди удивленно и недоверчиво косились на нее, но, как ей показалось, в их взглядах не было враждебности. Что-то он задерживается, думала она; наверное, остановился посмотреть на танцы. И тут увидела, что он поднимается по склону к кафе. Когда он вошел, она двинулась следом.
С утра она чувствовала себя раздраженной и необщительной, и теперь ей хотелось чтобы это настроение снова вернулось. С другой стороны, такое поведение мало подходило для исполнения поставленной цели. Она вошла в шатер.
Стенхэм сидел в углу, и вид у него был довольно мрачный. Он увидел Ли, и лицо его прояснилось.
— Привет, — невыразительно произнесла она. — Я ненадолго выходила.
— Как дела? — спросил Стенхэм, глядя на нее снизу вверх, потом подвинулся, освобождая ей место.
— Замечательно, — ответила она, стараясь подделаться под его тон; слишком явное выражение неприязни могло бы окончательно погубить разговор. Стенхэм протянул ей пачку сигарет, но она покачала головой.
— Я уж боялся, что вы уехали, — неопределенно сказал Стенхэм.
— Да, я собиралась. Но так хотелось спать. Кстати, — добавила она, как если бы это только что пришло ей в голову, — у меня не осталось ни гроша. Боюсь, вам придется одолжить мне немного. Все деньги я отдала Амару, чтобы он купил пистолет.
— Что вы сделали? — переспросил Стенхэм, будто Ли вдруг заговорила на языке, который он с трудом понимал.
— Да ничего, просто отдала ему все деньги, что у меня оставались, и сказала, чтобы он купил на них пистолет. Главное, что он их взял. А что он с ними сделает — не важно.
Она уже собиралась было добавить: «Вот вам и ваша невинность», — но вдруг почувствовала, что не уверена в своей правоте. Все, что она успела наговорить, звучало совершенной нелепицей; надо было вести себя совсем по-иному. И она выжидающе замолчала.
Стенхэм поднес ладонь к глазам, словно защищая их от яркого света, и так застыл. Трудно было понять, что он чувствует. Наконец он произнес, медленно выговаривая слова:
— Дайте мне все хорошенько обдумать. — И снова замер, замолчал. Наконец, отняв руку от лица и не глядя на нее, произнес: — Похоже, я чего-то не понимаю, Ли. Для меня это слишком сложно.
— Не глупите, — весело отозвалась она. — Вы сами все усложняете. Если бы в вас было хоть что-то поэтическое, вы бы все поняли. Мальчику хочется действовать. В его возрасте это так понятно. Это переломный момент в его жизни. Он бы никогда себе потом не простил, если бы остался киснуть здесь. Неужели сами не видите?
Стенхэм взглянул на Ли, но так, будто не слышал ее слов. Его задумчивый вид странно контрастировал с яростью, прозвучавшей в его крике:
— Да к черту все это! — Он повернулся к ней. — Я не думаю об Амаре. Он уехал, и кончено. Одной маленькой жизнью больше, одной меньше. Какая разница? — (Она мельком изучающе взглянула на Стенхэма, но так и не поняла, иронизировал он или говорил искренне. Теперь, казалось, он ждет от нее ответа, но она промолчала.) — Кого я действительно не понимаю, так это вас. — Он остановился и задумался. — Не совсем так, на самом деле я все понимаю. Просто хочу услышать это от вас самой. Что, по-вашему, вы сделали? Что, черт побери, заставило вас решиться на такое?
Ли была обескуражена: где же понятный в такой ситуации гнев?
— Я решилась на это, чтобы сделать человеку приятно, — осторожно начала она.
— Вот что! — грубо прервал ее Стенхэм. — Для таких дел существует одно грубое слово — догадайтесь сами. Тогда хоть оправдали бы свои расходы.
Чтобы скрыть нервозность, она закурила; руки у нее дрожали. Конечно, подумала она, он и должен был выразить свой гнев вот так: холодно, абстрактно. Глупо было рассчитывать на нормальную, обычную ссору.
— Напрасно расточаете яд, — ответила она. — Он не достигнет цели. Если уж действительно хотите сказать гадость, подумайте, к кому обращаетесь.
Она думала, что сейчас Стенхэм скажет «Простите», но он молча продолжал смотреть на нее.
— Ничуть не сомневаюсь, что поступила правильно, — продолжала она. — И у вас нет никаких оснований…
— Понятно, — ответил Стенхэм. — В том-то вся и трагедия. Вы лишены чувства нравственной ответственности. Пока вы одержимы вашим проповедническим пылом — все замечательно. Но теперь вам приходится расходовать его на два объекта. Чуточку Амару, остальное — мне.
— Возможно, — натянуто рассмеялась она. — У меня не такой аналитический склад ума.
Стенхэм взглянул на вход в шатер. Свет снаружи меркнул, барабанная дробь не стихала, и кафе мало-помалу заполнялось пожилыми мужчинами, мирно беседовавшими между собой.
— На что похоже это чувство — распоряжаться жизнью и смертью другого человека? — Неожиданно спросил Стенхэм. — Вы можете описать его?
И, поскольку сейчас он действительно впервые выглядел рассерженным, Ли внутренне вздрогнула, и в сердце у нее зажегся ответный огонек.
— Как тяжело, должно быть, видеть все в декорациях дешевой мелодрамы, — сказала она притворно озабоченным тоном. — У вас, наверное, уйма жизненной силы.
Стенхэм наконец сказал бранное слово, которое не решился произнести раньше, встал и торжественно удалился. Она осталась сидеть, курила, но на душе у нее было неспокойно.
Впрочем, Стенхэм почти тут же вернулся: казалось, на улице он спорил сам с собой, а теперь принял решение, хотя и был слегка смущен; он задумчиво качал головой.
