— У меня никто еще не крал. — Он встал и вышел.
Сразу после завтрака, пока день только занимался и солнце стояло невысоко, он регулярно, по два часа объезжал свое поместье. Предпочитая навещать
— Не потому, что я ожидаю найти что-то не в порядке. Но это самый верный способ всегда и всюду заставать порядок.
Как и Чалия, Луча сомневалась, что индейцы способны хоть что-то делать правильно.
— Очень разумный подход, — одобрила она. — Я уверена, ты чересчур потакаешь этим ребятам. А им нужна крепкая рука — и никакой жалости.
Над высокими деревьями за домом, бесконечно воспроизводя свой эллиптический маршрут в небесах, пронзительно кричали красно-синие ара. Луча подняла к ним глаза и увидела на верхнем крыльце Чалию — та заправляла рубашку хаки в бриджи.
— Рико, подожди! Я с тобой! — крикнула сестра и бросилась в свою комнату.
Луча повернулась к брату.
— Ты ведь не возьмешь ее? Как она может! Когда мама…
Дон Федерико оборвал ее, не дав сказать то, отчего ему стало бы больно.
— Свежий воздух и движение вам обеим не повредят. Поехали все вместе!
Луча даже примолкла, оторопело глядя ему в лицо. Наконец произнесла:
— Я не могу, — и зашагала прочь к открытым воротам. Несколько пастухов не спеша двинулись на лошадях от загона к дому. Чалия появилась на нижнем крыльце и заспешила к воротам, где стояла, глядя на нее, сестра.
— Значит, едешь кататься верхом, — сказала Луча. Голос ее звучал бесстрастно.
— Да. Поедешь? Видимо, нет. Мы скоро вернемся — или нет, Рико?
Дон Федерико, пропустив ее вопрос мимо ушей, сказал Луче:
— Тебе тоже не помешало бы съездить.
Когда она не ответила, а вышла из ворот и захлопнула их, он велел одном пастуху слезть с лошади и подсадить на нее Чалию. Та по-мужски уселась и сверху широко улыбнулась юноше.
— Теперь ты с нами не поедешь! У тебя нет лошади! — крикнула она, с силой натянув поводья, чтобы лошадь стояла совсем смирно.
— Так, сеньора. Я поеду с сеньорами.
Говорил он архаично и уважительно — так принято у простых индейцев. Их вкрадчивая вежливость всегда раздражала Чалию — она считала, и довольно ошибочно, что за нею таится насмешка. «Ну точно попугаи, которые затвердили две строчки из Гонгоры!»[13] — смеялась она всякий раз, когда при ней кто-то заговаривал об этом. А малый еще подлил масла в огонь, назвав ее «сеньорой». «Вот болван! — подумала она. — Должен знать, что я не замужем». Но опять взглянув сверху вниз на пастуха, она вдруг заметила, какие у него белые зубы и совсем юное лицо. С улыбкой она сказала: «Как жарко с утра!» — и расстегнула верхнюю пуговицу на рубашке.
Паренек побежал к загону и тут же прискакал обратно верхом на лошади, более крупной и норовистой. Это развеселило других погонщиков, и они, посмеиваясь, тронулись в путь. Дон Федерико и Чалия ехали рядом, парнишка — за ними следом, то насвистывая, то негромко успокаивая свою чересчур нервную лошадку.
Так они с милю ехали по открытому месту между лесом и домом. Затем по ногам всадников зашаркала высокая трава — лошади спустились к реке, пересохшей, лишь узкий ручеек бежал посередине. Они двинулись вниз по течению, и чем дальше ехали, тем выше становилась растительность по берегам. Чалия перед выездом заново накрасила ногти, и настроение у нее поднялось. Они с доном Федерико говорили об управлении ранчо. Особенно ее интересовали расходы и ожидаемая прибыль — притом, что никакого представления о ценах у нее не было. В поездку Чалия надела огромное сомбреро из мягкой соломы, и поля его спускались ей на плечи. Каждые пять минут она оборачивалась и, помахав пастуху, по-прежнему державшемуся позади, кричала:
— Мучачо![14] Ты у нас еще не потерялся?
Впереди показался большой остров, разделявший реку на два рукава, верхняя его часть казалась сплошной стеной из ветвей и лиан. У подножия гигантских деревьев, среди серых каменных глыб, расположились десятка два коров, отсюда совсем крошечных — они лежали, сгорбившись, в грязи или бродили, выискивая, где гуще тень. Дон Федерико неожиданно пустил коня в галоп и принялся что-то громко обсуждать с пастухами. Почти в тот же миг Чалия натянула поводья и остановила свою лошадь. Паренек быстро с ней поравнялся. Едва он приблизился, она окликнула его:
— Жарко, а?
Всадники снова тронулись. Парнишка кружил вокруг нее.
— Так, сеньора. Но это потому, что мы на солнце. Там, — он показал на остров, — много тени. Они уже почти там.
Чалия ничего не ответила, сняла с головы сомбреро и принялась обмахиваться полями. Двигая рукой взад и вперед, она поглядывала на свои ярко-красные ногти.
— Какой гадкий цвет, — пробормотала она.
— Что, сеньора?
— Ничего. — Она помолчала. — Ах, какая жара!
— Поехали, сеньора. Мы едем?
Она сердито смяла в кулаке тулью сомбреро.
— Я не сеньора, — сказала она с расстановкой, глядя, как всадники впереди подъехали к коровам, нарушив их забвение. Мальчишка улыбнулся. Она продолжала: — Я сеньорита. Это не одно и то же. Или ты считаешь, разницы нет?
Парнишка растерялся: он почувствовал, что она вдруг обозлилась, но не понимал, из-за чего.
— Так, сеньорита, — вежливо, однако неуверенно ответил он. И уже посмелее добавил: — Я Роберто Пас, к вашим услугам.
Солнце светило на них с высоты, и его отражала слюда в камнях под ногами. Чалия расстегнула еще одну пуговицу на рубашке.
— Жарко. Скоро они вернутся?
— Нет, сеньорита. Они вернутся по дороге. Мы едем или нет? — Он развернул лошадь к острову.
— Не хочу туда, где коровы, — капризно сказала Чалия. — У них полно garrapatas.[15] Garrapatas впиваются в тело и залезают под кожу.
Роберто снисходительно рассмеялся.
— Если не слезать с лошади, сеньорита, garrapatas ничего вам не сделают.
— Но мне хочется спуститься на землю и отдохнуть. Я так устала! — Стоило ей произнести эти слова, как жара окончательно утомила ее; а потому вместо досады на мальчишку ее внезапной болью окутала острая жалость к себе и гнетущая тоска. Бессильно склонив голову, Чалия всхлипнула: — Ay, madre mia! Бедная моя мама! — На миг она забылась, а лошадь ее медленно побрела к деревьям у высохшего русла.
Роберто озадаченно поглядел, куда уехали всадники. Все они уже скрылись из виду за дальней оконечностью острова; коровы снова улеглись.
— Сеньорите не надо плакать.
Она не ответила. Поводья никто не натянул, и ее лошадь резвее затрусила к лесу. В тени у кромки реки парнишка нагнал ее.
— Сеньорита! — окликнул он.
Чалия вздохнула, подняла голову, по-прежнему сжимая в руке сомбреро.
— Я очень устала, — повторила она. — Я хочу слезть и отдохнуть.
В глубь леса уходила тропа. Роберто поехал первым, обрубая мачете отбившиеся лианы и ветки кустов. Чалия ехала следом, безучастно держась в седле, — она как-то сразу успокоилась, вступив в этот зеленый мир тишины и сравнительной прохлады.
Так они медленно ехали через лес примерно с четверть часа, ничего не говоря друг другу. Когда они
