подозревал.
— Глупости, — сказал я. — Это неподходящее место для дяди Чарли.
Рэки оживился, словно его вдруг осенило:
— А может, мне самому написать и пригласить его… — предложил он, жестом подзывая Исайю с кофе.
— Глупости, — повторил я, увидев, как проступают еще какие то подробности узора — в точности как на фотоснимке, который с каждой секундой становится все отчетливее в ванночке с проявителем.
Исайя наполнил чашку Рэки и снова отошел в тень. Рэки пил не спеша, будто кофе ему очень нравится.
— А что, не повредит. Он оценит приглашение, — раздумчиво произнес он.
В этот миг почему-то я уже знал, что сказать, а сказав, знал, что так и поступлю.
— Я подумал, а не слетать ли нам на следующей неделе в Гавану на несколько дней?
Похоже, это его как-то осторожно заинтересовало, и вдруг он расплылся в широкой улыбке.
— Здорово! — крикнул он. — А зачем ждать следующей недели?
Наутро под крики слуг «до свидания» мы отъехали от дома в машине Маккоя. Тем же вечером в шесть часов мы вылетели. Настроение у Рэки было превосходное; до самого Камагуэя он болтал со стюардессой.
От Гаваны он тоже пришел в восторг. В баре отеля «Насьональ» мы снова принялись обсуждать, стоит приглашать Ч. на остров или нет. Не без труда, но все-таки удалось убедить Рэки что писать моему брату нежелательно.
Мы решили подыскать жилье для Рэки здесь же, в Ведадо. Он похоже, вовсе не стремился вернуться на Холодный Мыс. Еще мы решили, что для жизни в Гаване средств ему понадобится больше, чем мне. Я уже перевожу большую часть наследства Хоуп на его имя, основав попечительский фонд, который останется в моем ведении до его совершеннолетия. В конце концов, это деньги его матери.
Мы купили новую машину с откидным верхом, и Рэки отвез меня к Ранчо-Бойерос, откуда мне предстояло улетать. Белозубый кубинец по имени Клаудио, с которым Рэки утром познакомился в бассейне, сидел между нами.
Мы ждали посадки у выхода на поле. Наконец служитель отстегнул цепочку и начал пропускать пассажиров.
— Если тебе там надоест, приезжай в Гавану, — сказал Рэки, ущипнув меня за руку.
Они стояли вместе за канатами и махали мне, и рубашки их хлопали на ветру, когда самолет тронулся с места.
Ветер обдувает мне голову; перед каждой волной слышны тысячи хлюпающих и шлепающих звуков — это вода спешит из расщелин и выемок; я не могу отвязаться от ощущения, будто не то плыву, не то с головой ушел под воду, даже если в лицо мне бьет раскаленное солнце. Сижу здесь, читаю и жду, когда прият нал насыщенность, как после доброй трапезы, постепенно, по ходу часов сменится еще более восхитительным, слегка будоражащим чувством где-то в глубине, что сопутствует пробуждению аппетита.
Я вполне счастлив здесь, в реальном мире, ибо по-прежнему верю, что в этой части острова в обозримом будущем ничего непоправимого не произойдет.
Пастор Дау в Такате
Пастор Дау произнес свою первую проповедь в Такат
Когда он закончил проповедь, заметки к которой были озаглавлены «Смысл Иисуса», индейцы медленно поднялись на ноги и стали расходиться, явно думая о чем-то другом. Это озадачило пастора Дау. Доктор Рамос из университета заверял, что его знания диалекта будет довольно, чтобы потенциальные прихожане понимали проповеди, к тому же он безо всяких трудностей общался с индейцами, сопровождавшими его из Сан-Джеронимо. Пастор печально стоял на помосте под тростниковым навесом на поляне перед своим домом и смотрел, как мужчины и женщины не спеша разбредаются в разные стороны. У него было ощущение, что он так ничего до них не донес.
И сразу же он понял, что должен задержать здесь людей еще ненадолго, поэтому окликнул их, чтобы остановились. Вежливо они оборачивались к беседке, в которой он стоял, и продолжали смотреть на него, не двигаясь с места. Несколько детей поменьше уже затеяли какую-то игру и носились безмолвно в отдалении. Пастор глянул на часы и заговорил с Николасом, которого ему рекомендовали как одного из самых разумных и влиятельных людей в деревне: попросил его подойти и встать рядом.
Как только Николас приблизился, пастор решил проверить его, задав несколько вопросов:
— Николас, — начал он своим сухим и слабым голоском, — о чем я вам рассказывал сегодня?
Николас прокашлялся и поверх голов собравшихся посмотрел на огромную свинью, рывшуюся в грязи под манговым деревом. После чего ответил:
— Дон Хесукристо.
— Да, — ободряюще кивнул пастор Дау. — Bai, и дон Хесукристо — что?
— Хороший человек, — безразлично ответил Николас.
— Да, да, но что еще? — Пастор Дау был нетерпелив; он чуть не взвизгнул.
Николас молчал. Наконец он вымолвил:
— Теперь я пойду, — и осторожно шагнул с помоста. Остальные вновь начали собирать пожитки и двинулись прочь. Пастор Дау на миг пришел в ярость. Затем взял свою записную книжку, Библию и вошел в дом.
За обедом подававший на стол Матео, которого пастор привез с собой из Окосинго, прислонился к стене и улыбнулся.
— Сеньор, — сказал он, — Николас говорит, они больше не придут вас слушать без музыки.
— Музыки! — вскричал пастор Дау, лязгнув вилкой о стол. — Что за нелепость! Какой еще музыки? У нас нет музыки.
— Он сказал, отец в Ял актине раньше пел.
— Нелепость! — повторил пастор. — Во-первых, я не умею петь, и потом — это неслыханно! Inaudito!
— Si, verdad.[21] — согласился Матео.
В спаленке пастора было не продохнуть от жары, даже ночью. Тем не менее, во всем домике это была единственная комната с окном наружу, пастор мог закрыть дверь в шумное патио, где слуги днем неизменно собирались работать и болтать. Он лежал под опущенным пологом противомоскитной сетки и слушал лай собак в деревне внизу. Он думал о Николасе. Тот, очевидно, взял на себя роль посланника деревни в миссии. Тонкие губы пастора шевельнулись.
— Смутьян, — прошептал он себе под нос. — Завтра с ним поговорю.
С утра пораньше он уже стоял у хижины Николаса. В Такате каждый дом имел собственный маленький алтарь: несколько древесных стволов поддерживали тростниковый навес, под который складывали подношения — фрукты и вареную еду. Пастор старался не приближаться к этому капищу, он уже и так
