Он вздохнул. – У пьесы счастливый конец. Дочь не умерла, как думал ее отец. Ее спасают пираты. Для него она как бы воскресает из мертвых. – Он немного помолчал. – Это очень трогательная сцена: отец и дочь узнают друг друга и воссоединяются. А какой язык! В современном мире люди так не говорят. Эту сцену очень любила моя мать. Может быть, именно поэтому я выбрал такое имя для дочери. Как странно! Раньше я никогда об этом не думал.
Фокс снова вздохнул. Линдсей, полная жалости, не знала, что ему ответить. Она почувствовала, что в глазах у нее стоят слезы. Она тихо положила руку на рукав старика, и он благодарно улыбнулся ей. Линдсей встала, сказала несколько слов Колину и вышла из-за стола. Она поняла, что не может больше находиться в этой комнате с ее подводными течениями, призраками и горестями.
«Привет, это Том, – услышала она родной голос сына. – Мы с Катей сейчас не можем вам ответить. Оставьте сообщение после звукового сигнала, и мы вам перезвоним».
Линдсей сидела на кровати в комнате для гостей. Когда она в восемь часов позвонила Тому из «Плазы», его телефон не отвечал. А час спустя, когда она уже отсюда звонила еще раз, ей ответил автоответчик. Линдсей не могла найти разумного объяснения. Весь вечер она не могла избавиться от растущего необъяснимого беспокойства, а разговор за столом его только подстегнул.
– Том, это я, – проговорила она в трубку, стараясь, чтобы ее голос звучал спокойно. – Я уже несколько раз тебе звонила. Дорогой, у тебя все в порядке? Я беспокоилась, как ты долетел. Том, если ты дома, все- таки сними трубку. Я знаю, что сейчас очень поздно…
Автомат отключился. Линдсей положила трубку. Оттого, что она слышала голос сына и не могла с ним поговорить, паника в ее душе усилилась.
«Что мне делать? Что мне делать?» – мысленно повторяла она, снова меряя шагами комнату. Она посмотрела на часы – они показывали половину одиннадцатого. Она попробовала вычислить, который час в Оксфорде, но была не в состоянии решить эту задачу. «Почему Колин сделал предложение на лестнице?» – подумала она, потом сказала себе, что место не имеет значения, и ее мысли устремились в другом направлении. Что ей делать, как поступить, чтобы не страдали другие? Она не знала. «Я должна все решить правильно, – думала она. – Я должна что-то предпринять». Но она поняла, что не может ничего придумать, потому что неотрывно думает о Томе. Беспокойство росло, и она не могла думать ни о чем, кроме того, что ей необходимо срочно услышать голос сына.
«Успокойся, не будь такой идиоткой», – твердила она себе. Этот страх за сына, естественный, когда он был ребенком, сейчас должен казаться нелепым. Том был взрослым мужчиной, существовали сотни различных причин, по которым он мог не подходить к телефону. Завтра эти страхи будут казаться смехотворными. С этой мыслью она направилась в ванную, посмотрела в зеркало и ужаснулась: на нее смотрело белое лицо с испуганными незнакомыми глазами.
Глядя на плитки черно-белого кафеля, Линдсей вспомнила, как она учила Тома играть в шахматы. Он научился очень быстро и к восьми годам уже без труда ее обыгрывал. Безнадежна, безнадежна, думала Линдсей, наклонившись над раковиной. Природа не наделила ее аналитическим умом, и его отсутствие сказывалось не только в шахматной игре, но и на всей ее жизни. Она всегда слишком рано вводила в игру ферзя, не понимала стратегии атаки пешками, слишком мало внимания уделяла королю, с фатальной неизбежностью теряла слонов и всегда забывала о рокировке. Неумелые атаки, слабая защита, думала она, и в ее сердце поднималась волна горечи. Она не боялась проигрыша, но сейчас речь шла не об игре – в результате ее глупости, неумения предвидеть страдали другие люди.
Она не могла себе этого простить. Она подумала, что должна вернуться к столу, но вместо этого направилась в комнату для гостей. Она кинулась к телефону, потом передумала звонить, уговаривая себя подождать еще немного, и опустилась на кровать прямо в груду сваленных пальто. И вдруг под влиянием внезапного порыва она зарылась лицом в одно из двух похожих пальто. Одно из них принадлежало Колину, другое – Роуленду.
Перед ее мысленным взором предстала картина ее будущего: несмотря на все благие намерения, она будет жить, как жила прежде – рулевой, безуспешно пытающийся проложить правильный курс в безбрежном океане, не теряющий надежды, что когда-нибудь увидит землю.
За спиной Линдсей послышался звук открывающейся двери.
– Извини, Линдсей, я не знал, что ты здесь, – раздался голос Макгира.
Линдсей смущенно выпрямилась и оглянулась.
– Я не хотел тебе мешать, Линдсей. Я пришел за пальто. Мне пора уходить и…
– Ты нисколько не помешал. Я пытаюсь дозвониться Тому. Я ужасно беспокоюсь, а его все нет и нет. Ума не приложу, куда он подевался… – Она говорила торопливо, словно боялась тишины, которая наступит, когда она замолчит.
– Но сейчас ты не звонила.
– Да, ты прав. Я думала…
Роуленд молча взял свое пальто, Линдсей боялась на него смотреть, но чувствовала исходящее от него напряжение. Она боялась, что он заговорит, и в то же время надеялась на это.
– Вчера я ездил в Оксфорд повидаться с Томом, – наконец сказал Роуленд. – Он уехал в Шотландию, так что я его не застал. Линдсей, я поехал туда, потому что у меня была навязчивая идея. Я хотел попросить благословения Тома, прежде чем говорить с тобой. – Он вздохнул и отвел глаза. – Но теперь это не имеет значения.
– Нет, Роуленд, имеет. – Линдсей поднялась и сделала шаг к Макгиру.
– Я не мог больше оставаться там ни секунды, – продолжал он. – Я не мог слушать того, что они говорят. Я все время пытаюсь понять, было ли все то, что произошло, делом случая, ошибкой – моей ошибкой. Я пытался убедить себя, что, если я останусь, эту ошибку можно будет исправить. Потом я понял, что мне лучше уйти. Мне не следовало быть здесь, не следовало прилетать в Нью-Йорк. Мое присутствие и так уже причинило всем массу неудобств, а может быть, и неприятностей, особенно тебе.
Он замер в нерешительности, потом двинулся к двери. Линдсей видела по его лицу, какое сильное чувство им владеет и как он пытается его побороть. Ее сердце словно рванулось навстречу ему. Она и бросилась к Роуленду, но, когда оказалась с ним рядом, вдруг поняла, что слова, которые ей так хотелось сказать, говорить нельзя.
– Я хотел спросить… – Он оборвал себя, взял ее за руку. – Любовь моя! – Он сжал ее голову в ладонях, нежно поцеловал ее волосы, крепко прижал ее к груди. Линдсей слышала, как бьется его сердце. И это
