сказала:
– Фрэнсис, пожалуйста, попытайся меня понять. Мне так трудно. Я не готова стать женой. Мне тридцать один год, и я только что перестала быть дочерью.
– Но я не прошу тебя стать просто женой, я прошу тебя стать моей женой, – сурово сказал он, и я увидела, как ему тяжело. – Дорогая, подойди ко мне. Посмотри на меня. Не уезжай. Я люблю тебя. Послушай, милая…
Я слушала. Я слушала Фрэнсиса, мужчину, которого отец выбрал для меня, и прислушивалась к другим голосам, которые так много наговорили мне за последние месяцы: ко второй миссис де Уинтер, которая мечтала только о том, чтобы сделать своего мужа счастливым; и к Ребекке, которая предупреждала: берегись мужчин, дары приносящих, потому что они потребуют за них плату. И чем больше я их слушала, тем более запутывалась в своих мыслях. Это была настоящая какофония.
Но я уже сделала выбор, и поэтому было бы слабостью отступать. И когда Фрэнсис немного успокоился, а я еще больше утвердилась в своем решении, я отказала ему во второй раз.
Наступило продолжительное молчание. Он отошел от меня, и все у меня в глазах расплылось. Я подумала: сейчас 1951 год. Что случится со мной, куда и к чему я приду во второй половине этого столетия? Тикали часы. Фрэнсис медленно повернулся и посмотрел меня.
– Хорошо, – сказал он наконец. Наверное, он был удивлен. Наверное, он был рассержен. – В таком случае я подожду, а потом снова сделаю тебе предложение, Элли.
– Нет, нет! Не надо. Я могу проявить слабость…
– В этом суть, – сухо продолжил он и вывел меня за руку наружу к детям, которые ждали его в машине. Фрэнсис знал, как я привязалась к ним, так что отчасти решил воспользоваться и этим.
Мальчики поздоровались со мной и побежали в дом. Я слышала детские голоса в доме, которые не раздавались в этих комнатах почти двадцать лет. Слышала их гулкие шаги по полу, не смягченные коврами, я слышала, как они громко засмеялись в спальне. Они распахнули окно и выглянули наружу.
Я тоже посмотрела на море прощальным взглядом, потом застегнула ошейник на шее Баркера и повернулась спиной к своему дому и к этим детям.
Я отправилась на станцию – навстречу моей новой жизни, работать и жить в своей комнатке в Кембридже. Баркер сидел у меня в ногах на заднем сиденье такси. Мы спустились с холма в Керрит, проехали по родным улочкам, но из-за слез я не могла их разглядеть. Коттеджи, гавань и станция моего детства, я могла бы пройти по ней с закрытыми глазами.
Открыв окно, я впустила свежий ветер с моря и почувствовала себя сильнее. А когда мы миновали подъем, откуда открывался вид на Мэндерли, слезы мои уже высохли. Кровь зашумела, радостный восторг охватил меня. И это была очень мощная, пьянящая, как вино, энергия.
Когда мы миновали подъезд к воротам, я наклонилась к водителю.
– Остановитесь здесь, пожалуйста, – попросила я. – На одну секунду.
Я вышла и подбежала к воротам. Солнце играло на листьях, как бриллиант, рассылая блики, и я почувствовала дуновение будущего. Сердце забилось чаще, руки дрожали. Отсюда я не могла видеть море, но сегодня я могла слышать его.
Правильный ли я сделала выбор? Или совершила ошибку? «Ведь это только начало, – подумала я, – и оно принесло мне радость». Первый раз в жизни я не должна была ни перед кем отчитываться. Я не была ни дочерью, ни женой. С этого момента, к худу это или к добру, я полностью определяла свое будущее.
Баркер, стоявший рядом со мной, заскулил, и у него поднялась шерсть на загривке. Я потрепала его, успокаивая, а когда выпрямилась, то увидела, я совершенно в этом уверена, как кто-то двигался ко мне между деревьев. Фигурка была легкой и стремительной, видение длилось лишь одну секунду, всего лишь яркая вспышка света, но она придала мне уверенности.
Последний привет мне – я не сомневалась, что это было именно приветствие, – хотя это могла быть и просто игра воображения.
Я выждала какое-то время и, когда окружающее обрело прежние очертания, вернулась в машину и попросила водителя ехать на станцию.
