матери правду она не могла.
Одолев две пересадки, Вера, наконец, вышла на улицу. Темнело. Был самый час пик. Народ валом валил к автобусной остановке.
Она с трудом втиснулась в автобус, попыталась было пройти вглубь салона, но ее тут же затолкали и оттеснили обратно к двери. Вера вцепилась в перекладину и так провисела пять остановок.
Она много раз предлагала матери переехать поближе к центру. Ничего ни стоило выгодно обменять ее очень приличную двушку в Ясенево. Но Елена Олеговна слушать ничего не желала. Рядом под боком у нее находилась школа, и это определяло ее жизнь на долгие годы вперед. Никакие доводы дочери, что школы есть в любом районе, и что ее, педагога с тридцатилетним стажем, возьмут в любую из них с руками и ногами, на нее не действовали. Приходилось тратить полтора часа, чтобы добраться в Ясенево, да еще проехать его почти насквозь.
От остановки до дома было минут пятнадцать. Вера на ходу вытащила телефон и набрала Митин номер.
– Да, – отозвался он довольно бодро и почти тотчас же.
– Митя, я сегодня буду поздно. Решила заехать к маме. Ты ужинай без меня.
– Я уже поужинал. – Тон у Мити сразу сделался недовольный. Очевидно, он понимал, что разговор пойдет о нем. – И чего это ты надумала посреди недели? Для этой цели есть суббота и воскресенье.
– В субботу ты бы так же был не в восторге от этой идеи, – мягко проговорила Вера. – Я постараюсь недолго.
– Ха, недолго! – Митя пренебрежительно хмыкнул. – Вернешься заполночь. Лучше уж оставайся там ночевать.
– Остаться здесь ночевать? – Веру почувствовала, как неприятно заныло под ложечкой.
Почему он хочет, чтобы она не возвращалась? Ему хорошо без нее? Все еще дуется за вчерашнее? Или сердит на нее за то, что она осмелилась похвалить Яхлакова? Или… Нет, нет! Снова эти отвратительные мысли о Маринке лезут в голову. Наваждение какое-то! Митя вовсе не такой, он верен ей, просто волнуется, как она поздно поедет одна по городу. А встретить ее он не может, так как занят работой.
– Эй, – окликнул ее Митя. – Ты что, уснула? Я говорю, оставайся у матери, чего мотаться по темноте. В городе сплошной криминал.
«Так и есть, волнуется», – с облегчением подумала Вера.
– Хорошо, Митенька, я останусь. Ты на завтрак разогрей себе гуляш с гречкой, там много в кастрюле.
– Ладно, не беспокойся, не маленький. Пока.
Вера свернула направо и остановилась перед огромной одноподъездной башней. В застекленном холле сидела пожилая консьержка. Вид у нее был строгий, как у контролера ОТК.
– К кому? – вопросила она, нацеливая на Веру пристальный взгляд из-под круглых очков.
– В сорок четвертую, к Дежиной.
Лицо очкастой смягчилось.
– Дочка, что ли?
– Дочка. – Вера кивнула и улыбнулась.
– Не признала что-то. Выглядите не больно. Бледненькая. Нездоровится что ли?
– Да так, – уклончиво проговорила Вера и поспешила в лифт.
Настроение ее, и без того отвратительное, ухудшилось еще больше. Вот, уже второй человек за день говорит ей, что она плохо выглядит. Не хватало того, чтобы и мать заметила, что с ней творится неладное, и не принялась пилить.
Вера глубоко вздохнула и надавила на кнопку звонка. За дверью послышались энергичные шаги. На пороге появилась Елена Олеговна в длинном, полосатом, как у арестанта халате. На носу ее были очки, в руках она держала авторучку, точно маленькую шпагу.
– О, привет! А я тебе собираюсь звонить. – Она обняла дочь и звучно расцеловала ее в обе щеки. – Куда запропастилась? Жду ее, жду, ни ответа, ни привета. Что сказал доктор?
– Мама, давай я сначала хотя бы разденусь. – Вера заставила себя улыбнуться. – И вообще, я с работы, голодная, между прочим. Ты мне чаю дашь?
– Зачем чаю? – возмутилась Елена Олеговна. – У меня ужин готов. Только что ученики приходили, торт принесли. Шоколадный. Вот с ним чай и попьем после ужина.
Стоя в позе Наполеона, она наблюдала за тем, как дочь снимает пальто, и вешает его на плечики.
– Руки мой!
– Мама! – Вера рассмеялась и щелкнула выключателем. – Ты со мной, как с учениками. Я уже давно не школьница.
– Это ничего не значит, – безапелляционно заявила Елена Олеговна. – За тобой нужен глаз да глаз. Вон как похудела, небось не ешь ничего. И мужа своего не кормишь.
– Неправда, кормлю. Три раза в день. – Вера с удовольствием намылила руки ароматным, прозрачным мылом. – Где такое берешь? Душистое, просто восторг.
– В соседнем универмаге. Ты мне зубы не заговаривай. Вид у тебя ужасный. Хуже некуда.
«Ну вот, – обреченно подумала Вера, – началось. Так я и знала».
Она вытерла руки и, понурив голову, зашла в кухню.
Мать уже стояла у плиты, мешая ложкой в огромной кастрюле. По кухне распространялся соблазнительный запах плова. У Веры рот наполнился слюной – с этими дурацкими ароматизаторами она пропустила обеденный перерыв.
Она уплетала за обе щеки плов с курицей, а мать сидела напротив, сверля ее строгим взглядом.
– Так что сказал врач?
Вера опустила вилку.
– Я совершенно здорова.
– Здорова? – Красивое, моложавое лицо Елены Олеговны напряглось.
– Да. Дело в Мите. Ему нужно серьезно лечиться.
– Я надеюсь, он понимает, что должен это сделать? – Елена Олеговна нервно забарабанила пальцами по столу.
– Нет. – Вера покачала головой и вздохнула. – Он не хочет.
– Что значит «не хочет»? Он обязан!
– Мама! – Вера отодвинула в сторону тарелку. – Он взрослый, самостоятельный человек. Мужчина. Я не могу его принудить.
– Но ты же так никогда не станешь матерью! – Елена Олеговна встала и заходила по кухне взад- вперед. – Нет, я не понимаю! – Она оживленно жестикулировала, словно доказывала свою любимую теорему. – Любой нормальный мужчина должен хотеть стать отцом. Должен! Разве твой Митя исключение?
– Мам, ты рассуждаешь, как математик. Правила, исключения. Жизнь гораздо сложнее.
– Ерунда! – отрезала Елена Олеговна. – Жизнь проста, как дважды два. Люди сходятся для того, чтобы произвести на свет потомство. Вот главная цель во взаимоотношении полов. А не этот, как его…
– Секс, – с улыбкой подсказала Вера.
– Вот-вот, секс. – Елена Олеговна презрительно сморщила лицо. – Заполонили все телевидение этими дурацкими фильмами, дети смотрят, набираются сраму. Потом удивляются, почему мы выходим на первое место в мире по абортам.
Вера слушала мать и думала о том, что та никогда до конца не поймет ее. Она принадлежала к другому поколению, привыкшему к авторитарности и аскетизму. Верина мягкость, податливость, стремление гибко уладить любую проблему раздражали Елену Олеговну, привыкшую всего в жизни добиваться силой и натиском. Впрочем, ее трудно было осуждать – много лет ухаживая за больным мужем, работая за двоих и растя ребенка, она выработала в себе бойцовский характер.
… – Ты не слушаешь меня! – Елена Олеговна перестала ходить, подвинула табурет поближе к дочери и грузно опустилась на него. – Вера! О чем ты думаешь?
– О том же, о чем и ты. О малыше.
Выражение лица матери смягчилось.
