другую он различил слабо очерченный дрожащим воздухом силуэт чего-то длинного и мохнатого, лежащего к огню лапами.
Кот, похоже, спал.
— Я, кажется, скоро научусь находить его, — произнес Таилег, принимая прежнюю позу. — Как это ему удается, быть почти невидимым?
— Я пытался это выяснить, — пожал плечами археолог. — Считается, что мозаичные коты обладают псионическим даром и «глушат» восприятие у всех, кто рядом.
Таилег извлек ромб, подаренный ему неизвестным в маске, и поднес поближе к коту. Свечение ромба не изменилось.
— Неправда, — произнес Таилег с удовлетворением. — Псионика тут ни при чем.
— Да я знаю, что ни при чем. Пытался как-то раз записывать его на килиан. Ничего не вышло. Местами только глаза и получились… и то, когда он на меня смотрел.
— Чем же он тут питается? Что-то я не помню, чтобы ты его кормил.
— Странные вопросы, юноша. В двух шагах от замка начинается лес. Мозаичные коты, кстати, раньше водились почти повсеместно. Так сказать, были хозяевами животного мира.
— А потом?
— А потом пришли люди.
Таилег промолчал. В последнее время свет клином сходился на людях. Куда ни брось, во всем были виноваты люди.
— Ладно, не заводись, — Рамдарон привстал и бросил в огонь еще одно полено. — Тебя так вырастили — в убеждении, что Человек всегда отличается от окружающего мира в лучшую сторону. Вот тебе и обидно.
— А тебе не обидно? Послушаешь Кинисс или еще кого из их команды: «люди разрушили природу, люди истребили животных, люди то, люди се…»
— Ну и что? Так ведь оно и есть.
— Странно слышать это от человека.
— Таилег, — Рамдарон повернулся к нему лицом, продолжая улыбаться, — когда-то я стал археологом, чтобы показать: люди во все времена были лучше всех. Могущественнее всех. Культурнее всех. Я этим занимался более тридцати лет, так что кое-что могу позволить себе утверждать.
— И что же?
— И ничего. Через десять лет я понял, что люди — лишь пылинка на лице Ралиона. Мелочь. Жемчужина, конечно, но лишь одна из большого узора. Мне было очень обидно. Я даже заподозрил, что другие расы в отместку уничтожали все доказательства человеческого превосходства. В отместку.
Наступило молчание.
— А потом я понял, что мы всего лишь занимаем свое место. Которое нам уступили — кто с боями, кто по доброй воле. Можно считать это страхом перед людьми. А можно — выражением доброй воли. Кому как нравится.
— Так что же, мы хуже всех?
— Таилег, тебе пора бы перестать делить мир на белое и черное.
— И все же? Ты сам-то что думаешь?
— Я? — Рамдарон протянул руку и налил легкого яблочного вина им обоим. Подумал, добавил в оба бокала щепотку каких-то пряностей и капельку лимонного сока. — На, попробуй. Я вообще еще не умею думать.
— Шутишь?
— И не думал. — Рамдарон усмехнулся, — Прости, проговорился. Думать, юноша, надо уметь. А чтобы уметь, надо учиться. У нас на островах учиться было негде. Я вообще был сыном сапожника, и мне думать не полагалось по определению.
— Сыном сапожника. — Что-то мелькнуло в сознании Таилега, но не оформилось в мысль.
— Да… Так что думать, приятель, порой приходиться учиться через унижение. Для меня осознать, что моя раса вовсе не венец творения, было большим унижением. Да и остается им, по большому счету. Тебе, правда, довелось немало пережить, так что и думать пора уже.
— И все же? Рамдарон? Скажи откровенно — по твоему мнению, мы лучше всех или хуже всех?
— Мы нужнее всех. — Рамдарон одним глотком осушил свой бокал и содрогнулся. — Ух как продирает… Мы нужнее всех, Таилег. Иначе ни одна раса не стерпела бы нашего существования после всего того, что мы сделали с нашим миром. А почему мы нужнее всех — этого я пока не понял.
— Нужнее всех, — повторил Таилег, встал с кресла и подошел к окну.
Свинцово-серое небо на востоке приобрело чуть розовый оттенок и заметно посветлело.
Начинался последний день осени.
Прогулка по островку приносила Таилегу заметное облегчение. Ему самому было странно: стоило отказаться выполнять чьи бы то ни было «особые поручения», как даже странные и могущественные Наблюдатели оставили его в покое. Этот островок, рекомендованный ими как «самое безопасное место», конечно, можно было рассматривать как ссылку…
Но никаких трюков, уговоров, воззваний к чувству долга…
Черная мгла, что выжигала в нем тягу к жизни еще две недели назад, ушла в прошлое. Осталась лишь усталость… она тянулась и тянулась. И человеческое общество. Таилег по-прежнему не мог находиться в нем.
В обществе нелюдей он ощущал себя лучше. Сам он никому в этом не признавался. Кроме самого себя. Внутренний голос, некогда заносчивый и всезнающий, стал появляться лишь изредка и стал на удивление сговорчивым. Например, он не протестовал против одиночества.
Правда, есть Рамдарон, Даал, Тарц… Может быть, они — исключение из мира людей, который постепенно становился чужим?
«Или они тоже уже не люди?..»
Таилег споткнулся, услышав знакомые насмешливые нотки. А это чей голос?
И почему — «тоже»?
Так же неожиданно, как она нахлынула и смяла его жизнь, чужая воля оставляла его. Таилег по- прежнему был утесом, выросшим на умершем озере, и огонь под его корнями еще не сдавался.
И он занялся чтением, языками, размышлениями. Прошло всего пять дней, и новое увлечение захватило его. Осень и зима на Нинцоре были мягкими, прохладными, легко переносимыми. Они так же побуждали разум действовать, как лето — отдыхать.
— Рамдарон, почему ты не уехал? Силуэт за столом пошевелился. Рамдарон, который листал один из толстенных справочников за столиком в гостиной, пошевелился и вопросительно поднял брови.
— В смысле?
— Тарц уехал к себе на Запад. Даал сидит в Оннде и о чем-то беседует с прорицателями. Я сижу здесь, потому что мне противно быть среди людей. А ты?
— А я изучаю этот островок, — ответил археолог серьезно. — Здесь, как и везде, мне есть работа. Археологи как историки или домохозяйки: работа у них никогда не кончится.
— Я серьезно, Рамдарон.
Лежавший рядом с седовласым Даррилхоласс выпал из небытия, шумно лизнул переднюю лапу и сел, глядя выпуклыми глазищами на Таилега. Фыркнул и вновь исчез.
— Ладно, скажу. Я все еще надеюсь получить от тебя приглашение посетить Мраморные города.
Полено выпало из руки Таилега и больно ушибло ему ногу.
— Я не могу пригласить тебя туда, — сказал он холодно, и что-то теплое шевельнулось внутри него. — Ты прекрасно об этом знаешь.
— Знаю. Но ты знаешь того, кто может меня пригласить.
Таилег долго молчал.
— Откуда ты знал, что я… — Таилег смутился и сел с размаху прямо на пол. — А если я откажусь?
— Я не гордый. Я подойду к тебе попозже, когда ты передумаешь. Я одержимый, Таилег, как и ты. Ты — своим одиночеством и жалостью к себе. Я — руинами и останками. Знанием.
Таилег подавился от ярости.
