- Возможно, это и так. А возможно, иначе. И тем не менее, благодарю тебя за услугу!
Харальд сказал потом:
- Пусть слабые утешают себя всякими побасенками. У меня нет времени их слушать.
Косматый пожаловал своему союзнику Вирге земли старого Тоннара и сделал его херсиром. Нужно сказать, что враг Олафа с самого начала верно служил неутомимому конунгу. Его старший сын Тиар уже отличился во многих битвах. Стюр и Лофт также не отставали в своей преданности Харальду. А Вирге все никак не мог успокоиться — поступок дочери по–прежнему выводил его из себя. Он послал к Эфанде самого разговорчивого и хитрого человека, которого можно было сыскать во всей Норвегии — Зигфаста по прозвищу Упрашиватель: уж он–то славился бойкостью и на тингах всех превосходил своим красноречием. Перед его убеждениями никто не мог устоять — в былые спокойные времена он разрешал самые запутанные споры. Родственники просили Зигфаста передать, что ни с Эфанды, ни с ее сына Ингвара волоса не упадет в том случае, если она покинет мужа. Но на все увещевания хитроумного Зигфаста Эфанда отвечала, как и положено жене ярла. Голос ее ни разу не дрогнул, и ни одной слезинки не упало из глаз. Поистине она не уступала Астрид в рассудительности и мужестве. Вот что она сказала:
- Ветви не покидают даже срубленное или упавшее дерево — разве что отсекают их топором или секирой.
Так Зигфаст уехал ни с чем. А Рюрик закончил приготовления. Когда задул с берега восточный ветер, который сделался устойчивым и по всем приметам собирался быть попутным, Рюрик взошел на борт Птицы. Русы уже свыклись с необычными веслами и сидели на своих местах, ожидая приказания. На этот раз лишь немногие на берегу провожали уходящий в плавание такой огромный дракон. Оглядев провожающих, Рунг не преминул сказать:
- Ах, сколько бы набежало завистников и зевак, стоило бы только отправляться Птице на Юг, к изнеженным саксам и франкам. Яблоку негде было бы упасть! А уж гомон стоял бы как на птичьем базаре! Вот уж правда, великие дела делаются в тишине и сами по себе незаметны.
Показав на русов, которым ничего не оставалось, как разделить судьбу с бьеоркским вождем, Корабельщик добавил:
- Обрати внимание, ярл — любимцы Хель, те, кем гордился бы и сам Локи, садятся на твои весла. Вот до чего забавна жизнь, и многое в ней случается.
Визард все еще оставался на берегу и не ступал на сходни. Когда спросили его, почему он колеблется, старый кормчий ответил:
- Страшно, занеся ногу, провалиться в безумие. Вот уж не ведал, что один лишь шаг отделяет меня от него. Кто же усомнится, что оставлю я здесь на берегу голову, стоит только взяться мне за руль?
И еще он сказал, обратившись к Рунгу:
- Ты знаешь, многие годы мечтал я увидеть построенный тобою дракон, но сегодня проклинаю тот день, когда вспомнил ты свое ремесло.
С этими словами Визард все–таки ступил на Большую Птицу. Он не преминул еще раз укорить ярла и тихо сказал сыну Удачливого, показав на гребцов:
- Впервые я не чую, Рюрик, за твоей спиной надежной опоры — разбойное гнездо забираешь с собой. Что же, с паршивой овцы хоть шерсти клок. Что поделать, если некому уже сидеть на веслах твоих кораблей.
И тогда по его приказу ладожские русы подняли весла и ударили ими, и Большая Птица так скоро пошла по воде, что люди на берегу этому сильно удивились и еще раз подтвердили, что не встречали раньше подобных кораблей. По пятьдесят весел поднимались и опускались с каждого борта. Визард поворачивал тяжелый руль, словно пушинку, и был корабль столь стремителен, и так легко и быстро скользил он, что нельзя было им не залюбоваться. Но мрачный Визард, казалось, не замечал столь стремительного бега. Рюрик стоял на носу корабля и больше не оборачивался на Бьеорк–гору, русы же не придерживались местных обычаев. И тогда те, кто провожал Птицу, еще больше уверились в том, что боги если еще не отвернулись, то обязательно отвернутся от сына Удачливого, и нужно скорее спасать свои спины, пока не нарезал из них Харальд ремней. Бонды сокрушаясь говорили:
— Видел бы Олаф, как рушится его гнездо!
Эфанда, пришедшая на берег с малолетним Ингваром, слышала подобные речи, но и слова не проронила. Люди шептались, что Рюрику досталась настоящая женщина: ни упрека, ни сожаления не было в ее поведении. Все соглашались, что этим похожа Эфанда на Астрид и на бабку Рюрика, Эсмерильду, которая добровольно взошла на погребальный костер своего мужа Сигурда. Все хвалили ее за твердость и сожалели, что ей досталась такая судьба. Единственный из провожающих, кто радовался, был Рунг Фергюнсон. Глаза его слезились и плохо видели, приходилось ему закрываться ладонью. Корабль уходил все дальше, и вот уже подняли на нем парус, а этот Рунг твердил всем, кто его слышал:
- Может, и доживу я до того дня, когда на земле Норвегии родится истинный конунг.
Бонды только головами покачивали.
Гребцы Рюрика недолго ударяли веслами — Хескульд, сын Синьбьерна, тот самый, которому некогда Рюрик выбил глаз мячом, ничего не забыл. Столько времени прошло, а он все ждал случая отомстить: не менее десяти кораблей перегородили выход из фьорда, и трепыхались над ними боевые флаги.
Рюрик, узнав, кто перед ним, миролюбиво крикнул:
- Пропусти меня, Хескульд. Давно утекла та вода. Давно заплачена вира. Не хочу я погружать свою секиру в тела твоих людей. Не собираюсь делать тебе ничего дурного.
Хескульд же дал знак к битве. Его корабли казались щепками по сравнению с Большой Птицей, однако викинги Хескульда храбрясь закричали:
- То будет нам славный подарок!
И воткнули абордажные копья в борта Птицы. Здесь русы, побросав весла, полезли на них с мечами и палицами. Мечи у ладожских русов были большей длины, чем у воинов Одноглазого, и перевес сразу оказался на их стороне. Кроме того, сражались они не хуже многих известных берсерков. Началась сеча, и море забурлило. Берсерки Хескульда, грызя щиты, рыча и воя, бросались на дракон Рюрика, но их головы отлетали в море, точно гнилые тыквы. Аскольд, предводитель русов, бился искусно и храбро. Он отбросил свой щит, доспехов на нем не было никаких. Он проломил палицей голову Барси Разбойнику, лучшему воину Одноглазого, и таким оказался удар, что верхняя челюсть Барси ушла в щит, который он грыз, да так в нем и осталась, а голова разлетелась на множество частей. И все, кто это видел, удивились силе такого удара. На весь фьорд слышался треск копий, лязг мечей и секир. Воины Рюрика покрылись своей и чужой кровью. Один и Тор, без сомнения, радовались в тот день. Их помощницы девы не сидели сложа руки. Рюрик сражался впереди всех в той битве, его секира, Сотворительница Ран, была поистине смертоносна. Когда викинги Хескульда бросились рубить свои канаты, больше половины воинов из их числа ушло в Асгард, и на кораблях были изрублены борта и поломаны многие весла. И многие щиты разлетелись в щепки. Не осталось в живых и самого Хескульда Одноглазого. Дир–ладожанин добрался до него и отрубил ему руку. Тогда Хескульд взял свой меч в другую руку и был страшен, но кровь залила ему единственный глаз, и не было у него возможности ее вытереть. Рюрик приказал:
- Сохраните ему жизнь!
Хескульд Одноглазый воскликнул на это:
- Даже на пиру в Асгарде, клянусь, не сяду с тобой за один стол, выродок Олафа!
С этими словами, оставшись один в окружении врагов, он еще какое–то время бился, а затем прыгнул в море и захлебнулся в водах Бьеорк–фьорда. Вскоре после этого корабли Одноглазого бросились кто куда, однако и Рюрик уже не мог продолжить задуманный поход. Многие его гребцы изнемогали от ран. Кроме того, поднялась буря. Большая Птица вернулась. Борта ее во многих местах были изрублены и политы кровью. И повсюду виднелись отметины от копий и дротиков, некоторые стрелы вошли столь глубоко, что не было никакой возможности вытащить их наконечники.
Так бесславно и скоро вернувшись, Рюрик Молчун молвил Рунгу:
- По–видимому, во всем ты прав! Стоило мне идти для грабежа к южным землям, удача сопутствовала мне от начала и до конца: сама Ран успокаивала волны, и весело летели мои драконы. Все было за меня, и все были со мной. Но как только пожелал я изменить своей природе — все обрушилось. Ушли лучшие воины и ополчились против меня стихия и враги, едва сделал я первый шаг!
Корабельщик ответил:
