увидел на бедре еще одну пилу — с более мелкими и гуще расположенными зубьями.
Пилы сомкнулись и держат кузнечика. Кузнечик бьется в этих тисках. Тщетно: удары его ножек бьют по воздуху. Еще мгновение — и все кончено. Кузнечик затрепетал и замер. Богомол расправляется с ним: одна нога держит на зубьях своей пилы жертву за туловище, другая давит голову кузнечика.
Богомол завтракает.
Солнце все выше. И, позавтракав, богомол с трогательным смирением снова сложил свои страшные «руки» и обратил голову к солнцу.
Вот ханжа!
Но голова его то обращена к солнцу, то поворачивается в другую сторону.
Я зачарован изящными движениями богомола. Забыл всякий страх. Цепляясь за корни деревьев, пробираюсь все ближе и ближе: надо получше рассмотреть пилы богомола.
Одно неловкое движение — и, зацепившись за корень, торчащий из земли, я упал.
Пуф! Пуф!
Вскочил. Поздно! Передние, хватательные ноги богомола, так смиренно, «молитвенно» сложенные на груди, раскрылись во всю длину.
Богомол кинулся на меня. Он высок, очень высок, в три-четыре раза выше меня. Я отчаянно вскрикнул и все же успел замахнуться плащом, в котором была завернута крупинка. Прыгнул в сторону. Но поздно — вот-вот пилы богомола сомкнутся. Я погиб!
Но что это? Богомол падает.
Я не могу устоять на ногах и падаю рядом с ним.
Явь ли это или все только снится мне? Кто-то бережно и осторожно вытирает сухой, теплой человеческой рукой пот с моего лба, приподнимает меня.
Я слышу человеческую речь:
— Эх вы, батенька, батенька! Разве можно? Разве можно доверять этому злодею?
— Это вы? Вы спасли меня! — шепчу я. — Думчев?! Человек по-старомодному кланяется:
— Да, я Сергей Сергеевич Думчев.
Я смотрел, не зная, что сказать, был озадачен до крайности. Ну как не удивиться тому, что предо мной въявь стоит этот необыкновенный человек — Сергей Сергеевич Думчев? На плечах у него несколько плащей разной длины и разнообразной окраски. Под плащами — жилетка из плотной бумаги. На земле лежал дорожный мешок, по-видимому кокон гусеницы.
— Всю ночь за вами следую, — говорит Думчев. — Побывал и в лабиринте крота. Звал вас, а вы от меня прочь.
— Сергей Сергеевич… — шепчу я. — Я видел вас вчера… совсем близко… Догонял, звал… но потерял. И ночью искал! Ждал… И вот здесь, здесь вдруг вы спасли меня от этого зверя!
— Пустое! Совсем пустое! Я у них, у этих же зверей, учился. Видите, в руке у меня жало осы? Похоже на саблю. Пришлось вскочить на спину богомола, чтобы поразить в грудные нервные узлы. А у кого учился? Слышали ли вы о каликурге и помпиле? Сфексы! Особый вид ос. У них учился!
— В Стране Дремучих Трав?
— Повторите! Как назвали вы эту страну?
— Страна Дремучих Трав.
— Правильное название. Страна Дремучих Трав… Когда-то очень давно я так и назвал страну, где живу. Но кто же вам сказал об этом?
— Название страны я прочел в листках, которые вы оставили (я хотел сказать — под пнем, но замялся)…оставили в своем доме.
Я развязал плащ, достал крупинку и протянул ее Думчеву:
— Вот, Сергей Сергеевич! Вот крупинка, которая восстановит вам рост!..
Он посмотрел на нее и сказал:
— Чернила! Мне нужны чернила, чтобы написать сызнова дневник!
«Странное дело, — подумал я: — почему Думчев отвернулся от крупинки? Иль, может, эти крупинки вовсе не восстанавливают рост? Но об этом мне Думчев не хочет сказать?»
Первые впечатления
Почему первые слова, которые Думчев сказал, увидя меня в Стране Дремучих Трав, были им произнесены так, будто он давно меня знает? Точно эта диковинная страна, где я появился, самый обыкновенный городской бульвар: на скамейках сидят няни, они заняты своим вязаньем и поглядывают, как играют дети. И на этом бульваре он встретил меня — соседа по квартире.
В схватке человеческого разума с многообразием инстинктов обитателей этой страны победителем вышел разум. Думчев, учитывая автоматический механизм жизни насекомых, застывшие, ограниченные формы их инстинкта, не только не погиб в этой стране, но обратил силы их инстинкта на службу себе — человеку.
Какое-то особенное спокойствие, я бы сказал — страстное спокойствие, проявлялось во всех его движениях.
Да, Думчев не удивился моему появлению в его стране и не спросил, как я очутился здесь. Видно, долгая жизнь в этом мире, где беспрерывно подстерегают опасности, где человеку с его гордым разумом всякий миг надо решать труднейшие задачи, — эта долгая жизнь приучила Думчева ничему не удивляться.
Вот он отошел на несколько шагов от меня, посмотрел на какие-то следы, прислушался к шороху деревьев-трав и заговорил сам с собою. Это была, по-видимому, его привычка. Она сложилась у него за десятки лет жизни в Стране Дремучих Трав. Говорил он очень медленно, негромко и отчетливо.
— Что ты скажешь о нем? — спросил он себя обо мне и тут же себе ответил: — Что скажу? Очень уж он стрекочет! Совсем как кузнечик. Мельтешит, шумит. В каком-то ознобе. Но что с него возьмешь? Он молод…
И тут я собрался с духом и перебил его:
— Как же вы, Сергей Сергеевич, не удивились? Вдруг ни с того ни с сего появляется человек здесь, в вашей Стране Дремучих Трав… А вы ни о чем не спрашиваете.
Он спокойно и раздельно ответил:
— Чему же удивляться? Все ясно и просто. Люди открыли состав сложных соединений, уменьшающих и восстанавливающих рост, вот вы и появились. — Думчев внимательным, долгим взглядом всмотрелся в шумящие вершины и тихо, серьезно спросил: — Что же не идут сюда другие люди?
— Нет! Нет! — вскричал я. — Зачем же людям заниматься поисками каких-то составов, уменьшающих и восстанавливающих рост? Современные микроскопы помогают человеку достаточно хорошо изучить мельчайшие организмы.
— Не живя, не бывая в Стране Дремучих Трав, изучать ее?! Глядеть через стекла микроскопа?..
Я не ответил на это замечание. Разговор между нами прервался.
Потом я услышал, как он опять говорит сам с собою:
— Но как же он, этот суетливый человек, оказался здесь, недалеко от моего дома?
— Как? — воскликнул я. — Ведь все началось с листков в букете…
Думчев с недоумением посмотрел на меня:
— О каком букете вы говорите?
— Однажды вечером в номер гостиницы ко мне залетел букет цветов, а в нем листки, загадочные листки…
— Вы что-то путаете, молодой человек.
— Ничуть!
— Букет цветов… листки… гостиница… — Он сердито пожал плечами.
Я продолжал:
— Листки были прочитаны под микроскопом, листки вашего дневника.
Лицо Думчева осветилось тревожной радостью.
