воздухе.
Колодец Голых Женщин получил свое название в память об одном штурме Хадана черными ордами. Это был страшный год для Хадана. Неурожай, стихийные бедствия и злая воля оживающих древних богов — о чем догадывались старики и о чем достоверно знали жрецы тайных культов Тьмы — все это сдвинуло с места орды дикарей и погнало их на север, к границам цивилизованных царств.
Чернокожие затопили Хадан. Они утопили в крови слабое сопротивление его защитников и ворвались в город. Здесь произошла настоящая резня. Многие дома были разрушены, все ценное было разграблено, а почти все жители погибли. Уцелели только те, кому удалось бежать на север, в Сухмет.
Захватчики бесчинствовали в Хадане неделю, после чего регулярным войскам стигийской армии удалось оттеснить дарфарцев к границе и отбросить их в Дарфар и Куш.
Колодец, где Трарза назначил свидание своему таинственному осведомителю, был полон тел раздетых женщин. Многие претерпели насилие, из их ушей были вырваны с мясом серьги, на шеях сохранились синяки от пальцев. Одним перерезали горло, закончив развлекаться с ними; другим вспороли живот. Некоторые задохнулись в колодце под грудой тел — их сбросили еще живыми.
Воспоминание об этом было настолько страшным, что даже после того, как колодец очистили, много лет еще никто не решался брать оттуда воду.
Однако время оказалось целительным даже для хаданского колодца. И с годами от ужаса после той резни осталось лишь одно название — «Колодец Голых Женщин».
Когда Трарза, шагая преувеличенно твердо, как многие опытные пьяницы, приблизился к колодцу, там, казалось, никого не было.
—– Проклятый чернокожий,— проворчал нилит, усаживаясь на камень и прислоняясь спиной к ограждению колодца.— Что ему понадобилось от меня? Жди его теперь…— Он громко зевнул.— Я спать хочу… Не следовало брать третей кувшин вина. Похоже, служанка разбавляет его водой…
Темная тень бесшумно выступила из ночного мрака.
— Нилит! — окликнул Трарзу вкрадчивый голос.
Нилит подскочил как ужаленный.
— Ты?
— Это я, Махарим. Надеюсь, ты не успел еще забыть меня?
— Тебя забудешь! — проворчал нилит.— Садись рядом! О чем ты хотел со мной поговорить?
Дарфарец уселся рядом. Неторопливо снял с головы покрывало и повернул голову так, чтобы Трарза мог разглядеть его при свете луны.
— Посмотри внимательно, стигиец. Видишь ли ты шрамы у меня на шее?
Справа на шее чернокожего действительно были страшные шрамы, оставленные когтями или клыками какого-то крупного животного.
— Вижу. Какое мне дело до шрамов на шкуре вонючего дарфарца? — уже не сдерживая ярости, осведомился Трарза.
— Как бы подобные шрамы не украсили твою шею… или шеи любезных твоих хаданцев,— загадочно ответил чернокожего.
— Выражайся яснее. Что там такого особенного увидели твои хаманы, которые имеют обыкновение обкуриться дурманящими травами и, выплясывая дикарские танцы, дурить головы твоим соплеменником нелепыми выкриками?
Махарим пропустил все эти оскорбления мимо ушей. Вместо того, чтобы возразить стигийцу, он заговорил спокойно о вещах, казалось бы, совершенно посторонних.
— Скажи, Трарза, когда ты видишь нескольких стигийцев и нескольких белых из другой страны, скажем, гирканцев,— с кем ты объединишься?
— Что за глупый вопрос! Со стигийцами, конечно!
— Хорошо. А если перед тобой будут несколько белых из другой страны и несколько чернокожих — чью сторону ты возьмешь?
— Сторону белых! В чем смысл твоих расспросов? Я уже стар и не гожусь для твоих дикарских иносказаний.
— Мои слова вовсе не содержат в себе никаких иносказаний. Я собираюсь навести тебя на совершенно определенную мысль.
— Ладно, продолжай,— проворчал Трарза.— Я и так зашел слишком далеко.
Махарим улыбнулся, блеснув в темноте белыми зубами.
— Слушай дальше. Если перед тобой нелюди и дарфарцы — с кем ты будешь сражаться на одной стороне?
— Проклятье на тебя! В конце концов, чернокожие — хоть и настоящая чума Хадана, но они все-таки люди… Но к чему ты клонишь?
— К тому, что и вам, и нам грозит нашествие нелюдей! Возрождается страшное, чудовищное древнее зло!
Эти слова были произнесены с такой серьезностью, что Трарза мгновенно забыл о своем недоверии к черному лазутчику. Махарим не шутил. Он явился в Хадан, рискуя жизнью, потому что ситуация стала слишком опасной, чтобы оставить в неведении северных соседей — давних недругов Дарфара и Куша.
— Говори,— сухо произнес нилит.— Я хочу знать все.
Вот уже не первый год что-то странное творится в Черных Королевствах. То и дело происходили непонятные, страшные события, от которых волосы начинают шевелиться на голове, будто живые.
В Бидане, небольшом селении, где родился и вырос Махарим, время от времени исчезали люди. Они пропадали бесследно — причем в самых неожиданных местах. Одна женщина исчезла, когда шла за водой к колодцу — даже тела ее не нашли, хотя обыскали всю округу. Молодой охотник пропал во время охоты на льва. Его видели бегущим вместе со всеми — раскрашенное белыми полосами тело, копье, украшенное желтыми и красными перьями, поднято над головой, рот оскален в страшной ухмылке… спустя мгновение он исчез, и никто не мог сказать, куда он подевался.
И это — далеко не все! Пропадали и дети, и старики.
Работорговцы? Но уже много лет ни один работорговец не решался зайти так далеко в джунгли! Нет, здесь было что-то другое…
Наконец настал день, когда процессия старейшин деревни, с деревянными идолами, изображающими леопардов и буйволов, раскрашенными белой и красной краской, с бубенцами и погремушками, сделанными из высушенных плодов тропических растений, с громким пением под глухой бой барабанов, направилась к жилищу Мудрейшего.
Мудрейший разговаривал с богами и духами. Никто не мог сказать, сколько ему лет — казалось, он пребывал вечно. Он брал учеников, но если те оказывались неспособными к избранному делу, то беспощадно ломал им шею и сбрасывал их тела с высокого дерева, на вершине которого и была выстроена его уединенная хижина.
Сейчас у Мудрейшего учеников не было. Хотя многие желали бы занять его место — оно было и почетно, и сытно: даже в самый голодный год умирающие от недоедания люди отдавали верховному хаману лучший кусок хлеба. А неограниченная власть, которой пользовался Мудрейший, манила как самый сладкий плод. Но достигнуть ее могли единицы из тысячи.
Выстроившись кругом под деревом — это был могучий баобаб, выросший на краю джунглей,— старейшины и сопровождающие их музыканты и танцовщики начали выкликать мудрейшего и услаждать его слух пением и музыкой.
Спустя несколько часов Мудрейший показался на пороге своей хижины. Тотчас же всякое пение смолкло.
— Мои уши сыты музыкой,— проговорил в этой тишине Мудрейший слабым, надтреснутым, старческим голосом.— Благодарю вас.
— Сыто ли тело твое, Мудрейший? — спросил верховный старейшина Бидана.
— И тело мое ни в чем не знает недостатка,— ответил Мудрейший.— Даже годами оно пресыщено. Но я не могу покинуть эту землю, пока не обрету себе преемника.
