новинку.
Конан промолчал, только презрительно скривил губы.
Рейтамира, чтобы отвлечься от невеселых мыслей, рассказала историю, которую слыхала когда-то о здешнем люде. Говорили, будто главным божеством здесь считается простая обеденная ложка.
— Не может ложка быть богом! — не поверил Арригон.
— Д-для кого к-как, — заметил Вульфила.
— Да уж, для тебя, толстобрюхий, и ложка — святое, коли она не пуста! — огрызнулся Арригон.
Конан философски заметил:
— От крестьян можно ожидать чего угодно. Приободренная общим вниманием, Рейтамира
робко продолжала:
— Я сама не знаю, а при мне так говорили: они считают, будто круглая часть ложки — женщина, а длинная — мужчина, и в самом образе ложки мы видим мужа и жену на брачном ложе.
— Я теперь буду есть только с ножа, — объявил Конан. — У меня теперь при виде ложки будут возникать нескромные мысли.
— Ты, наверное, и так ешь только с ножа, — улыбнулась Рейтамира.
— Может быть, — не стал отпираться Конан, — но я только сейчас понял, почему это делаю.
— Арригон д-даже п-похлебку руками ест, — сообщил Вульфила. — С-сам в-видел.
— А еще рассказывали, — продолжала Рейтамира, — будто они верят: опуская ложку в пищу, человек чтит своих богов. И чем жирнее пища, тем лучше чтит.
— Ж-жратве п-поклоняются, — подытожил Вульфила.
Все трое почувствовали вдруг облегчение. Может быть, всю эту историю насчет бога-ложки
Рейтамира и выдумала нарочно, желая хотя бы издалека, безобидно, отомстить недоброму проницательному старцу за пренебрежительный прием, оказанный путникам в селении. А может, кстати, и не придумала. Разные люди — разные боги, Наверняка есть и такие, кому и жирная каша — божество… И водить дружбу с подобными людьми — лишнее.
И даже «гриф» громко крикнул, как будто соглашаясь со своими спутниками.
Вечерами, когда потрескивал костер, лошади, в темноте почти неразличимые, паслись неподалеку, а в горшке булькала густая похлебка, заваренная с мукой и грибами, либо истекала на вертеле жиром подстреленная днем птица, путники чувствовали себя — лучше некуда. И хотелось им, особенно Рейтамире, чтобы будущее никогда не наставало, чтобы вечно длилось настоящее.
— А что, — спросил у киммерийца Арригон, — давно ты возишься с этим полоумным юнцом?
Конан неопределенно пожал плечами. Юноша то и дело впадал в буйство, и его приходилось связывать, но обычно киммериец надеялся на свою силу и ограничивался тем, что набрасывал Бертену на шею веревку. Не хватало еще, чтобы освобожденный принц сбежал и начал вести жизнь дикой птицы в здешних степях! Ищи его потом…
Бертен примостился возле Конана, шевеля руками, как крыльями, и жадно поглядывая на заячью ножку, которую обгладывал киммериец. Он ждал, пока ему бросят кость.
— Во всяком случае, он еще не успел надоесть мне настолько, чтобы я захотел от него избавиться, — ответил наконец Конан и зевнул.
Бертен выхватил из его руки заячью ножку и, ворча, принялся обкусывать с нее остатки мяса. Конан невозмутимо протянул руку и взял себе еще порцию.
— Где ты нашел его? — продолжал расспросы Арригон.
Конан не ответил. Гирканец смотрел на него из темноты проницательными черными глазами. Плоское лицо степняка оставалось бесстрастным, но в углах рта зазмеилась нехорошая улыбка. Еле заметно пока что.
— Что ты пристал ко мне? — спросил наконец варвар, сердито отвлекаясь от трапезы. — Если мы с беднягой вам мешаем, то завтра же уйдем в степь, только вы нас и видели.
— Я не об этом спрашиваю, — напомнил Арригон.
Конан встал, приблизился к гирканцу и навис над ним. Впрочем, на того это не произвело ни малейшего впечатления. Сидя на земле со скрещенными ногами, Арригон задумчиво разглядывал киммерийца и ковырял в зубах ногтями.
— Видишь ли, Конан, — заговорил Арригон снова, — сдается мне, ты не все нам о себе рассказал при нашей первой встрече.
— Ты тоже не все поведал, — отозвался Конан вполне миролюбиво. — Например, не сообщил мне, кто твои родичи и почему ты прибился к Велизарию.
— Родные мои погибли, и ты об этом знаешь, — возразил Арригон, — а Велизарий дал мне место в боевом отряде, где я мог отдохнуть душой.
— Кром! Да ведь твой Велизарий был убийцей!
— Мне-то что? — отозвался гирканец почти равнодушно. — Я и сам убийца. Да и ты ведь не лучше.
— Мирных жителей и женщин я не убиваю, — сказал Конан.
Арригон неожиданно быстро и ловко вскочил на ноги.
— Я спросил тебя об этом парне, — повторил он. — Кто он такой? Где ты нашел его?
Конан вздохнул. Ну почему некоторым людям обязательно нужно докапываться до правды? Да еще так настойчиво… Половина войн из-за этой ненужной правды начинается.
— Этот парень — Бертен, младший сын владыки Хоарезма, — сказал Конан внятно. — Велизарий держал его у себя в подвале, злым колдовством превратив в стервятника. Теперь, когда Велизарий мертв, чары отчасти рассеялись, но мальчишка до сих пор не свободен от них. Я ищу способ очистить его от этой грязной магии. Я ответил на твой вопрос, Арригон?
Гирканец кивнул. И добавил:
— Я не стану тебя спрашивать о том, как умер Велизарий…
— Не лучшим образом, — фыркнул Конан.
— Т-ты уб-бил его? — вмешался Вульфила. Он побледнел, раздул ноздри. — А к-как же к-кол-дун?
— Что — колдун? — не понял киммериец.
— К-колдун д-должен был его защитить! — взорвался Вульфила. — Я же говорил, что этим к-колдунам н-нельзя верить!
— Не было никакого колдуна! — рявкнул Конан. — Как вы до сих пор этого не поняли! Велизарий и был колдуном, а вы ему служили. Вы, воины!
Наступило тягостное молчание. Потом Арригон отступил на шаг.
— Не знаю, что тебе и сказать, киммериец. Ты убил человека, который был нашим вождем, нашим благодетелем.
— Посмотри, что он сделал с парнем, ваш благодетель, — буркнул Конан.
Воины машинально уставились на Бертена. Тот ворчал, ковыряясь пальцами в костях уже совершенно обглоданного зайца. Почувствовав на себе взгляды, он поднял голову и вдруг пугливо вжал ее в плечи.
— Что? — пробормотал он, растерянно озираясь по сторонам, словно опасаясь наказания, которое может обрушиться на него откуда угодно. — Я что-то не так делаю?
Одинаково изумленное выражение появилось на всех лицах. Юноша перепугался еще больше.
Он осторожно поднялся на ноги, вытер измазанные жиром пальцы о свои рваные штаны.
— Я ошибся? — спросил он еще раз.
— Нет! — взревел Вульфила. Северянин и сам не понимал, почему испытал такую огромную радость, когда молодой хоарезмийский принц проявил первые признаки возвращающегося рассудка.
Конан улыбнулся.
— Привет, — обратился он к Бертену. — Ты отлично справился, дружище. Полагаю, этому зайцу настал конец. С чем я всех нас и поздравляю!
