«Кого-то эта история точно заинтересовала, — с удовлетворением подумал Конан. — Странно. Правитель Хоарезма лично направил меня разобраться с Велизарием. Видимо, он сделал это тайно, не предавая свои планы огласке. Стало быть, он подозревает о наличии заговора против правящей семьи. Интересно было бы еще узнать, как много ему известно… Но показываться при дворе пока что не стоит. Подождем».
— Я пойду поспрашиваю насчет работы для нас, — сказал киммериец, обращаясь к своим товарищам. — А вы оставайтесь здесь, хорошо? И постарайтесь никого не убить, иначе у нас возникнут неприятные осложнения.
Бертен, дочерна загорелый, с пыльными волосами, в простой одежде, с огрубевшими руками, сидел в углу и не без отвращения сосал кислое вино. Несколько раз он просил воды и разбавлял пойло, чем приводил прислугу в таверне в полное изумление.
— Обычно это д-делают с-слуги, — сказал Бертену Вульфила. — И д-до того, к-как подать на с- стол.
Бертен хмыкнул, но ничего не ответил.
Конан довольно быстро выяснил, где можно подзаработать. Один из здешних купцов собирает караван до Кхитая.
— Хороший купец, — сказал Конану туранец с золотой серьгой в ухе (второго уха у этого субъекта не было). — Я хотел было к нему наняться, но больно уж далеко идти. Кхитай! Там, говорят, водятся драконы.
— Драконы, друг мой, водятся везде, особенно на кухне у твоей тещи, — сказал Конан. Шутка вышла плоская, но туранец с готовностью расхохотался.
— Его зовут Эйке, — сказал он, облизывая губы. — Ты легко найдешь его дом — синие ворота с золотыми звездами, а рядом растет платан. Почти в центре города. Платит он честно, с людьми обращается хорошо. Если бы не Кхитай…
— Благодарю тебя, — сказал Конан. — Привезу тебе из Кхитая шелковую птицу с бумажными крыльями. Подаришь теще.
И хлопнув туранца по спине, Конан поспешил уйти.
Дом Эйке отыскался по названным приметам без особого труда. Хозяин Конану понравился — приветливый, спокойный, уверенный в себе человек. Сперва пригласил в дом, а потом уже начал выспрашивать: зачем пришел гость и откуда он взялся. И откровенно разбойничий вид пришельца Эйке не смущал.
Конан устроился на низком сиденье, с благодарностью принял чашку с подслащенной холодной водой.
— Я командую небольшим отрядом, — сказал киммериец, отхлебнув воды и изобразив на лице полный восторг от угощения. — Нас четверо мужчин и еще женщина-стряпуха. Мне сказали, что ты намерен отправить караван до Кхитая и нанимаешь людей в охрану. Мы могли бы взяться за эту работу.
Эйке просиял.
Оки поговорили еще немного, обсудили условия в подробностях. Киммериец был в отменном расположении духа и потому решил помучить торговца. Как известно, солдаты торгуются не хуже, чем купцы, а иногда и лучше. Поистине, нет такого порока, который не был бы родным для наемника!
Поэтому Конан предложил составить контракт и начал перечислять:
— Если воин, защищая твое добро, лишится большого пальца правой руки, то ты выплатишь ему по возвращении пять золотых. Если он потеряет указательный палец правой руки — четыре золотых… — И так далее, до мизинца левой ноги.
Эйке кивал, не столько вникая в условия договора, сколько разглядывая своего нового начальника охраны. Киммериец, рослый, с мощными плечами, с пронзительным взглядом синих глаз, представлялся молодому торговцу человеком вполне подходящим. Он явно был не так прост, как притворялся, но это и к лучшему. Некоторыми повадками Конан напоминал Эйке сводного брата.
Киммериец, в свою очередь, раздумывал о своем нанимателе. Благополучный человек. Во дни процветания государства такие люди незаменимы: они щедры, милосердны и стараются не обращать большого внимания на мелкие недостатки окружающих. В эпоху смут они погибают первыми, поскольку мало знакомы с человеческими пороками и не умеют увидеть беду, пока та не ступит на порог и не расположится по-хозяйски в комнатах.
Почему-то киммерийцу захотелось защитить этого человека. А в тем, что защищать Эйке придется, Конан не сомневался. Варварским чутьем он улавливал, каким хрупким было благополучие этого богатого, счастливого дома. Конан слышал, как в доме вокруг открытого в садик помещения, где велась беседа, кипит жизнь: в глубине женских покоев плакал ребенок, слышались быстрые легкие шаги, доносилось звяканье посуды. Но в садике было тихо, и эту тишину лишь подчеркивало неумолчное журчание струй фонтана. И киммерийцу хотелось, чтобы этот тихий шум благополучия никогда не стихал в доме хоарезмийского купца.
В заключение беседы Эйке сказал:
— Мне бы хотелось познакомиться с твоими людьми поближе.
— Нет ничего проще, — учтиво отозвался киммериец. — Мы тотчас придем к тебе, и ты сможешь переговорить с каждым из отряда, когда пожелаешь.
— Я могу предоставить вам кров у себя дома, — добавил Эйке. — Места здесь хватит. Заодно будете охранять товар, пока мы не выступили в путь. В последнее время участились кражи. Недавно у меня самого утащили из лавки целую штуку отменнейшего шелка, а это, согласись, не дело.
В Хоарезме — глубокая ночь. На узкой темной улочке — ни души, только жмется под забором, в грязной траве, жалкая тощая тень — бездомный пес, тоскуя от голода, рыщет в поисках объедков.
Не на что смотреть тут звездам, вот и не заглядывают небесные очи в этот проулок — мрачный, как преисподняя.
Но вот там, у стены, — странное шевеление… Как будто сама темнота ожила, сгустилась и движется… Но если приглядеться, то можно в конце концов различить две человеческие фигуры, закутанные в темные покрывала, — одну повыше, другую совсем маленькую.
— Сними свои бубенчики, — шипел тот, что повыше.
— В ночь, когда волки съедают луну, злые духи бродят прямо по городу и пожирают человеческие сердца, — шептал второй голос, сердитый. — Пора бы знать такие простые вещи.
— Ты своим звоном полгорода перебудишь, — говорил первый. — Насчет злых духов я не уверен, а вот охранники прибегут — это как пить дать.
— Не смей меня учить! Ты жизни не видел, злой доли не хлебал!
— Хлебал! — свистящим шепотом выкрикнул первый.
Крепкая узкая ладошка человека с бубенчиками закрыла упрямцу рот.
— Погубишь нас! Молчи! Я зажму бубенцы в кулаке, вот они и не будут звенеть. Только там, в кулаке, они все равно живые, и злые духи нас не тронут.
— Лишь бы злые охранники нас не тронули, — прошептал под ладонью Аксум Инаэро, — а с духами как-нибудь справимся.
Они крались вдоль стены, но переулку, охраняемые темнотой и подгоняемые тревогой за собственное неясное будущее.
Неизвестно, кто из двоих рисковал больше. Аксум — рабыня. Если ее поймают, то снова отдадут в руки прежнего господина, а уж как Ватар распорядится непокорной девчонкой — это личное дело Ватара. Может, снова приставит к делу, только на цепь посадит. Может, прикажет забить до смерти. А может быть, ничего он с нею не сделает, оставит все как есть: была Аксум лучшим каллиграфом мастерской — и останется лучшей, и снова будет работать с утра до ночи, беспокойно спать от переутомления, жаловаться
