большом богатстве… И тут к этому предателю является демон мщения!
— Кто? — удивился Гарольд. Элленхарда ослепительно улыбнулась.
— Демон мщения! Вот кто! Потому что у меня в роду были настоящие духи! Мой брат — демон! Мой дедушка — Небесный Стрелок! Я — из рода богов! И я — демон мщения, когда захочу! А я захотела этого, и я пришла к предателю и отрезала ему голову.
Азания поперхнулась.
— Ты ничего не говорила мне об этом, когда принесла мои вещи… Зачем ты это сделала, Элленхарда?
— По-твоему, он заслуживал чего-либо иного? Может быть, мне следовало бы заключить его в сестринские объятия?
— Нет, конечно, но… — Азания слегка покраснела. — Я столько сил вложила в его исцеление… Как хрупок человек!
— Я, между прочим, тоже вложила кое-какие силы в это человеческое туловище. Особенно когда отрезала ему голову. О, Азания, стоит ли так печалиться! Каждая из нас делает свое дело: ты — спасаешь и исцеляешь, а я — настигаю и караю.
— Это… слишком жестоко, — прошептала Азания.
Элленхарда открыто захохотала:
— Клянусь богами моего клана, я получила очень большое удовольствие и принесла его вам девственным. Потому что я не просто отобрала твои вещи, Азания. Я не просто забрала у них все, над чем они могли бы торжествовать! Я сделала лучше! Я подшутила над… главой Священного Совета.
И видя, каким мертвенным ужасом покрываются лица ее сотрапезников, гирканка окончательно пришла в развеселое расположение духа:
— Да ничего особенного. Я отправила ему голову предателя в пакете. Вместе с посыльным. Посыльного нашла на рынке. Не думаю, чтобы он мог меня разглядеть.
— Но Фонэн… — начала Элиза, замирая от ужаса.
Гарольд быстро схватил ее за руку, и она замолчала.
— Ты поступила неосмотрительно, Элленхарда, — сказал Гарольд. — Фонэн обладает особой властью. Получив голову предателя, он может догадаться, кто ее прислал, и тогда — горе нам всем!
— А как он догадается?
— Голова может рассказать ему! — сказала Азания.
— Мертвая голова не станет разговаривать с обыкновенным человеком, даже если он — большой начальник над другими людьми, — со знанием дела заявила Элленхарда. — Голова может ответить только шаману.
— Фонэн и есть шаман, — сказала Элиза, высвобождая свою руку из крепкой хватки пальцев
Гарольда. — Думаю, нашим гостьям пора бы это узнать. Фонэн — великий шаман, и большая опасность грозит нам всем.
— Я не боюсь! — с вызовом сказала Элленхарда и расправила плечи.
— И я не боюсь! — выкрикнул Эдмун. — Для того меня и вырастили воином, чтобы я забыл о
чувстве страха…
— А я боюсь, — сказал Гарольд. — И боюсь именно потому, что я — воин…
Глава шестнадцатая
ПОСЛЕДНЕЕ КОЛДОВСТВО
Выпадают в жизни такие дни, когда человеку дается передышка, остановка в бесконечном пути. Смертельно больного отпускает боль, воины перед решающей схваткой успевают насладиться одним или двумя вечерами, когда все еще вместе, когда никто не убит и не ранен и можно не думать об опасной битве с почти непобедимым противником.
Вот такие вечера проводили семья Гарольда, Азания и Элленхарда.
В камине трещали дрова, в чашах плескало густое, как кровь, вино, в гладкой поверхности которого дробилось пламя свечей, и текли неспешные разговоры.
Молодой Эдмун все больше и больше влюблялся в Азанию. Пушистые, светлые, короткие волосы странно обрамляли красивое лицо молодой женщины, и в этой красоте было что-то завораживающее. Задумчивые глаза ее лучились, когда останавливались на Эдмуне.
Гарольд и Элиза знали, что дети от этого брака непременно будут наделены магическими способностями. Но они предпочитали не идти наперекор судьбе, заранее зная, как беспощадна она бывает тем, кто ей противится.
А Элленхарда понемногу начала скучать. Ей хотелось, чтобы все поскорее уже закончилось, и она могла бы снова, как и прежде, бродить по свету со своим сердечным другом — Тассилоном…
— Не побоишься? — Губы Фонэна кривились, когда глава Священного Совета задавал этот вопрос.
Тассилон смотрел на него молча, с неподвижным лицом — этому он научился у гирканки. Давным- давно уже чернокожий разучился «бояться». И не то, чтобы страх был ему неведом — нет. Он знавал и страх за собственную жизнь, и страх потерять любимую. Но бояться «вообще» — чего-то непонятного, даже ужасного?
…Кажется, с того дня минули тысячи лет, и теперь Тассилон вспоминал о себе тогдашнем как о совершенно другом, чужом, постороннем человеке. Они с отцом пошли на кладбище — почтить память каких-то родственников. Каких — этого он бы сейчас уже не вспомнил. Да и не думал мальчишка ни о каких родственниках, другоe было важно, другое осталось в памяти — этот день он провел с отцом. С отцом! У тогдашнего Тассилона был еще отец, любивший своего сына, рожденного от наложницы… Стоял жаркий летний день, над могильными камнями дрожало марево, кладбищенские травы пахли горячей пылью. Живой и любопытный мальчишка отошел от старших в сторону, принялся бродить самостоятельно, разглядывать надгробия — и потерялся.
Вот тогда он и испугался. Кричал, звал отца, шарахался от могил — ему все чудилось, что вот-вот высунется из-под земли костлявая рука и схватит его за загорелую лодыжку. Насилу отыскали его взрослые: он забился в самый дальний уголок кладбища, спрятался в густой траве и притаился.
А потом жизнь забросила его в такую преисподнюю, откуда это кладбище начало казаться недостижимым и блаженным раем. Ведь там были солнце, трава, запахи земли, свежих лепешек, что напекла мать для поминания умерших. Там был отец!
С тех давних пор страх перед тем, что может быть случится, оставил его. С тех пор он мог испугаться только той опасности, которую ясно видел перед собой, которую мог потрогать руками.
Что из этих мыслей своего подчиненного прочитал Фонэн? И умел ли он читать мысли? Во всяком случае, глава Священного Совета слегка улыбнулся, видя, как окаменели скулы Тассилона.
Улыбнулся? Много песка сменило место своего обитания в гирканских пустынях с тех пор, как Фонэн в последний раз по-настоящему улыбался. Уголки рта Фонэна слегка дернулись — вот и все.
Они с Тассилоном все чаще понимали друг друга без слов.
Фонэн махнул рукой в сторону небольшого кривоногого столика, на котором лежала завернутая в шелк мертвая голова Кутейбы. Тассилон приблизился, развернул шелк. Фонэн бросил в курильницу горсть какого- то порошка, щедро зачерпнув полную горсть из коробки. Повалил разноцветный дым, что-то запело и залепетало в воздухе. Из узких окоп башни вылетели дымовые клочья, и добрые жители Феризы, видя их, вздрагивают, вздыхают, делают пальцы «рогами», пытаясь отогнать от себя зло. Тетка Филена, зеленщица, сейчас, небось, качает головой и рассудительно говорит какой-нибудь покупательнице: «Опять прокля…
