– Откуда тебе известен обычай давать имена мечам?
– Возможно, некогда племена пустынных гномов отличались воинственностью, – многозначительно молвил Кода. – Возможно, когда-то мы выходили на поединки друг с другом и даже оспаривали у людей их земли.
– В таком случае, тебе многое должно быть известно об оружии, – заметил Конан, но таким насмешливым тоном, что Кода счел за лучшее отвернуться и замолчать.
Конан с нежностью провел ладонью по клинку.
– Я назову тебя Атвейг, – сказал он, обращаясь к оружию.
Конан перевернул клинок другой стороной и побледнел. Кода впервые видел его таким и, еще не зная, в чем дело, сам не на шутку перетрусил.
– Что там?
Конан прикрыл глаза, чтобы успокоиться.
– Ничего особенного, – нехотя сказал он. – Смотри сам.
Кода с опаской заглянул, вытягивая шею.
– Ну, это киммерийский меч, – сказал он, недоумевая.
Конан провел пальцем по надписи, сделанной ка клинке четкими ломаными буквами. – «Я Атвейг, – прочел он. – Подруга Конана». Эта надпись появилась здесь только что – могу поклясться, что прежде ее не было.
– А что ты хотел? – возмутился Кода. – Оружие подарила тебе богиня. Не понимаю, что тебя удивляет, Конан. Все происходящее – в порядке вещей.
В белый городок они вошли за несколько часов до заката. Кода плотно завернулся в свой рваный плащ и низко опустил капюшон, скрывая уши.
Он был похож теперь на ребенка лет десяти, который цепляется за руку старшего друга и, пыхтя от усердия, семенит рядом.
Над главными воротами города, сложенными из обожженных кирпичей, лениво шевелился пыльный флаг с изображением крылатого змея на зеленой ткани. Против флага стояла статуя богини с чудовищными бедрами. Статуя была покрыта серебряной краской, которая изрядно облупилась. Теперь статуя имела жалкий вид, словно владычица Хаддаха подцепила какую-то скверную болезнь.
По случаю праздника у ног статуи лежал венок из бумажных цветов, который возлагался ежегодно местными почитателями культа. По обе стороны статуи неподвижно стояли две толстенькие девочки, одетые в одинаковые черные платья, – храмовые ученицы. За ними лениво наблюдал жирный жрец, совершенно лысый. Он сидел на вросшей в землю лавочке и подремывал, истекая потом.
У ворот было тихо. Издалека доносилась музыка и нестройное пение.
Конан остановился. Ворота вели в мир людей. После пустыни и поющего ущелья в горах он возвращается к людям, и Конан заранее знал, что полюбит этот городок и будет вспоминать его.
Бывают такие города – и поглядеть толком не на что: глухие белые стены, подсыхающий на крышах навоз, яблоневые или миндальные ветки, поднявшиеся над забором, бурые воды реки под обрывом, постоянное присутствие гор, и больше ничего… но есть в них что-то, от чего так и тянет бросить все и вернуться туда навсегда.
Конан смотрел на стены Хаддаха, на ломящиеся из-за заборов на волю цветущие ветки, на уходящие в тору узкие улицы, по которым стекала невесомая пыль. Сейчас они поднимутся по узкой улочке на площадь и получат даром незнакомый праздник мира людей.
Кода, исподтишка наблюдавший за своим другом, подергал его за руку.
– Конан… Я есть хочу.
– Сейчас что-нибудь раздобудем, – обещал Конан.
Они пошли наверх. Человек впереди, пустынный гном, прихрамывая, за ним. Конан слышал, как сопит маленький Кода, и немного замедлил шаги.
Рыночная площадь была обнесена невысоким глинобитным забором. Посреди площади ходила по кругу старая лошадь и вращала колесо, к которому были прикреплены специальные сиденья для желающих прокатиться.
Пожилые хаддахские дамы, которым по случаю весеннего праздника полагалось пускаться во все тяжкие, сидели на пятках кружком, уронив покрывала на плечи и распустив седые волосы, и пели слаженным хором. Лишь на самых высоких нотах их голоса слегка дребезжали. За старушками полуодобрительно-полунасмешливо наблюдала кучка зевак. Песни перетекали одна в другую и не имели ни начала, ни конца. На другом конце площади старательно фальшивили музыканты. Тощие собаки смиренно побирались под ногами у гуляющих людей. Над площадью плыли облака.
К забору, грохоча и разваливаясь на ходу, подкатила телега, и неряшливый старик начал торговать с нее холодным кислым молоком и лепешками. Кода, ерзая от жадности, глазел на эти сокровища.
– Ты умеешь красть? – спросил он Конана, облизываясь.
– Только грабить, – был ответ. – А в чем дело?
– Да я есть хочу, – напомнил Кода. – Пора бы поживиться парой лепешек, если ты понимаешь, на что я намекаю.
– Веди себя потише, – сказал Конан, склонившись к его уху. – Ты ведь не хочешь, чтобы меня побили камнями за то, что я вожусь с разной нечистью?
Кода замолчал. Конан достал из кармана две серебряные монетки – те самые, что остались у него после сделки с людьми черных шатров. И скоро уже Конан и Кода сидели вдвоем на корточках на глинобитном заборе, как две потрепанные вороны, и уплетали лепешки, запивая их кислым молоком.
Облезлый пес сверлил их умоляющими глазами, развесив уши, страдальчески* сдвинув желтые точки бровей и умильно растянув пасть.
– Хорошо работает, – похвалил Конан, – профессионально.
Он отломил кусок от своей лепешки. Пес поймал кусок на лету и проглотил, только зубы лязгнули.
– Все, – сказал ему Конан, – больше не дам. Пес был опытным побирушкой и, ничуть не обижаясь, удалился, шевеля опущенным хвостом.
Небо мутнело – сперва от жары, потом от влаги. Собирался дождь. Темнело. Гуляющие расходились по домам. Старую лошадь выпрягли из колеса и увели. Девочки-жрицы натянули над толстяком навес из полосатой ткани, чтобы он мог продолжать свое бдение, не подвергаясь опасности промокнуть, и убежали.
Только двое бродяг не знали, куда им деться от дождя. Они так и остались сидеть на заборе, когда хлынул ливень. Холодные струи поливали дома и цветущие деревья, заползали за шиворот. Кода поспешно затолкал в рот остатки своей лепешки, чтобы не размокла.
– Я Пустынный Кода, – сообщил он горестно. – Мне сыро.
– Если бы у меня был сейчас желтый камень Зират, – сказал Конан, – мы не сидели бы на заборе под дождем.
– О, не жалей, – отозвался Кода, шмыгая носом. – Ты получил кое-что взамен.
– Чудесный меч, – согласился Конан.
– Меч. И город Халдах. Реку и дождь. Весь мир. И вечность впереди.
Дождь все не прекращался. Копан и Кода сидели, скорчившись, на мокром дувале, и слушали гром, гуляющий по небу.
– Холодно, – пробормотал наконец Кода. – А тебе не холодно, Конан?
