которого захотела бы пленить… и неожиданно образ Ментаптэ власти встал перед ее внутренним взором.
Поспешно она вышла из лавки, сжимая флакон в кулаке. Почему она вспомнила о молодом жреце давно уснувшего бога? Несомненно, он хорош собой но… И этот пьянящий, сводящий с ума запах густого масла, заточенный в маленьком сосудике… с чего бы торговцу делать такие подарки? Соня почти не сомневалась, что и сосудик, и благовоние — очень дорогие вещи. Долго не раздумывая, она зашла в соседнюю лавку. Торговец, сухощавый человек с огромным носом и пронзительными черными глазами, уставился на нее так пристально, словно хотел спросить:
«Ну, а вы в каком преступлении пришла сознаться, моя милая?»
— Чем могу быть полезен госпоже? — осведомился он скрипучим голосом.
— Я получила подарок от одного… мужчины,— слегка запнувшись, заговорила Соня.
— Так, так.— Торговец облокотился о прилавок и шевельнул своим огромным носом.— Думаю, об этом вам лучше рассказать вашей матушке, прекраснейшая.
— Я просто хотела попросить вас посмотреть — действительно ли это дорогая вещь. Видите ли, мне неловко принимать подарок, если он стоит дороже пяти медяков… Ведь это означает, что я должна…
— Ну, это уж не мне решать, что вы там должны мужчине, который делает вам подарки, превосходнейшая,— оборвал торговец.— Впрочем, я охотно выполню вашу просьбу. Я — величайший знаток самых разнообразных товаров, ибо в своей жизни торговать мне приходилось и шелками, и сосудами, и изделиями из стекла и глины, и драгоценностями, и благовониями, и…
— Именно о благовонии и идет речь, хвала Кобылице! — обрадовано сказала Соня, прерывая излияния торговца.— Вот, взгляните. Дорого ли стоит эта вещица?
Торговец взял сосудик и поднес к самым глазам. Несколько минут он вертел его и так и эдак, колупал ногтем, стучал по нему пальцем, даже пробовал на зуб, но скривился и быстро оставил эту попытку. Затем, в целях более точной экспертизы, вынул из-под прилавка большое увеличительное стекло и навел его на сосудик.
При этом лицо торговца оживленно двигалось: нос шевелился, губы кривились, лоб то и дело бороздили морщины.
Наконец он снял крышечку и понюхал масло.
— Да, моя дорогая и блистательная,— обратился торговец к Соне,— если вы думаете, что что-то задолжали этому мужчине, то выбросьте из головы подобные мысли. Конечно, я не ваша мать и не ваша наставница, но на правах старшего и умудренного годами испытаний могу дать совет: если этот человек предложит вам супружество — откажите. Подарок его стоит от силы три медяка, да и то не во всякий базарный день. Это грошовый сосудик самой кустарной и примитивной работы. Сейчас таких не делают — вот единственное, что заставляет думать, будто он представляет какую-либо ценность, но в былые годы такими сосудиками была наводнена вся Стигия. Не было грошовой потаскушки, у которой в комнате не стояла бы такая кобра. Можете мне поверить, блистательная! Что до масла, то это дешевка. Не вздумайте пользоваться им. К тому же оно прогоркло, бранный запах.
— Мне не показалось…— начала, было, Соня.— То есть я хочу сказать: по-моему, запах как запах. Здесь, кажется, любят сильные, тяжелые ароматы.
Торговец сморщил нос:
— Прошу вас, сверкающая! Я вас умоляю! В запахах я понимаю, куда больше вашего! Масло прогоркло! На вашем месте я выбросил бы эту безделку и забыл о ней, а того мужчину навсегда бы изгнал из своего сердца и мыслей! Впрочем, ваша воля со мной не соглашаться. К сожалению, советы просят для того, чтобы им не следовать.
С этими словами он вернул Соне флакон и отвернулся, явно обиженный до глубины души. Соня заверила его в том, что непременно воспользуется полученным советом, и совершенно искренне поблагодарила за разговор.
Она вышла из лавки на яркое солнце. Выбрасывать флакончик она не собиралась. Конечно, вещица грошовая… но иногда и на последний грош можно купить лепешку или краюху хлеба!
— Она взяла! — Голос маленького сморщенного человечка дрожал от возбуждения.— Она взяла! Сработало, господин, сработало!
Ментаптэ полулежал в своей убогой темной комнате, а слуга приплясывал перед ним, то приседая, то бегая взад-вперед, то внезапно останавливаясь и хлопая себя ладонями по бедрам.
Вся комната была окутана сладко пахнущим дымом, поднимавшимся над курильницей.
Ленивым движением Ментаптэ подбросил туда еще горстку ароматических углей, и новая струя дыма заволокла его, точно обвив лентой.
— Что ты кричишь? — осведомился он у слуги недовольным тоном.— Я созерцал мое божество, я пребывал в иных временах, и иные прислужники воздавали мне почести… О, что я видел! Позолоченные черные храмы, вереницы девственниц, чьи груди умащены благовонными маслами, а лбы хранят кровавую печать жертвенности… Длинные позолоченные тела змей, извивающиеся в темных коридорах… Танцовщицы в пышных одеяниях цвета пурпура и расплавленной меди, обнаженные по пояс, с живыми змеями в руках и косах… Звон колокольчиков, гром барабанов… пронзительная песня флейты…
Молодой жрец опустил веки и вновь погрузился в свой транс, где мог созерцать картине былого величия Сета.
Но Биджаз сделал попытку вырвать его из этих сладких грез.
— Очнитесь, господин мой! Вернитесь на миг в этот бренный, в этот отвратительный умирающий мир! Это ведь ненадолго — всего лишь на миг. Если вы не выполните своей миссии, утонув в сладких мечтах о былом, то это былой никогда не вернется к нам в своем прежнем блеске и великолепии!
Однако одурманенный своими видениями Ментаптэ не слышал слов слуги.
— Проклятье,— пробормотал Биджаз, обращаясь больше к самому себе,— этот самонадеянный молодой болван, кажется, накурился какой-то дряни или нанюхался испарений черного лотоса и теперь глух к голосу рассудка! Что же мне делать? Эдак он проспит истинное величие, удовлетворяясь фальшивым и иллюзорным! Схватив кожаное ведро, Биджаз выбежал из комнаты.
Молодец находился довольно далеко от Великой Пирамиды. В былые времена служители Сета брали воду непосредственно в самой Пирамиде — рассказы о подземной реке не были ложью. Там, в земных глубинах, стояли черные Прозрачные воды и текли медленные реки, никогда не видевшие солнечного света. Однако маленький черный слуга не решался спускаться туда… во всяком случае, пока. Вместо этого он направился к самому обычному земному колодцу — глубокой скважине в земле, обложенной камнями и закрытой каменной крышкой.
Пыхтя и ругаясь, Биджаз налег на каменную крышку и сдвинул ее в сторону. Хотя колодец и считался общественным, брать из него воду чужакам не дозволялось, и любой местный житель мог жестоко покарать черного коротышку из города за кражу воды. Поэтому Биджаз спешил.
Быстро опустив в колодец ведро, он несколько раз воровато оглянулся и только после этого вытащил ведро и почти бегом возвратился в обиталище Ментаптэ. Там ничего не изменилось. Молодой жрец по- прежнему оставался во власти своих видений. Не раздумывая, Биджаз окатил его потоком колодезной воды.
Ментаптэ вскочил, рыча от ярости, как дикий зверь.
— Негодяй! Как ты смеешь врываться ко мне! Я прикажу перерезать тебе глотку! Клянусь, я так и сделаю!
Извиваясь в руках Ментаптэ, Биджаз завизжал.
— Это я, господин! Я, Биджаз! ваш преданный слуга! Я принес добрые вести, господин!
Сознание медленно возвращалось к Ментаптэ. Он разжал руки и выпустил маленького человечка, который тотчас скорчился на полу у его ног и захныкал.
— Вот награда за верную службу! Я приношу вам пищу — заметьте, совершенно бескорыстно! Я слежу за вашим домом, чтобы здесь не шлялись чужаки! Я направляю к вам разных гм… кого требуется. А сегодня я пришел с доброй вестью — и вот получил по заслугам! Меня едва не задушили!
— Ты вбежал ко мне как угорелый и окатил водой,— проворчал Ментаптэ.— Я не сразу узнал тебя. А и придушил бы — невелика потеря.
