Всегда было нелегко заставить англичан платить налоги. Может, более чем другие средневековые люди, они рассматривали их как грабеж и несправедливость. Эволюция их управления за последние два века заставила их правителей признать, что согласие облагаемых налогом на новые подати может быть получено только путем включения их в решение вопросов налогообложения. Когда Великая Хартия Вольностей ограничила феодальное обложение земли, подати, взимание с личного имущества и торговли, применялось то же правило. Отказывая феодалу в его праве налагать подати по собственной воле, к принципу, по которому подданный должен принимать участие в фискальном бремени, возложенном на него, апеллировали на всех уровнях структуры налогообложения. Всякий раз, когда парламент соглашался на то, что пятая, десятая или пятнадцатая часть от всего имущества должна быть взимаема в качестве налога, в каждое графство посылались судьи для определения местной части, которую должны были выплатить рыцари, представители от каждой сотни, которые, в свою очередь, встречались с представителями от каждой деревни, где жюри, состоящее из специальных дознавателей, решало о количестве, качестве и стоимости облагаемых товаров в приходе.
К царствованию Эдуарда III, с растущей потребностью в субсидиях, эта консультативная система обложения[462] тала настолько причинять всеобщее беспокойство, что в результате соглашения 1334 года между чиновниками Казначейства и представителями местностей для каждого графства, сотни или прихода была определена фиксированная оценка, пропорциональная доли субсидии, – и это распределение с тех пор оставалось Неизменным. Этим методом во время его царствования было получено более 400 тыс. фунтов субсидий со светских лиц. Но война, которая в победные сороковые и пятидесятые финансировала сама себя, продолжаясь до семидесятых годов, вынуждала правительство и парламент искать новые пути получения денег для содержания за границей королевских войск гарнизонов. Каждый год корона все больше и больше впадала в долги, ревизование и расплата по счетам запаздывали, и страна все более и более теряла звонкую монету. Состояние финансовой напряженности усугублялось общим недостатком драгоценных металлов по всей Европе.
В 1371 году, через два года после возобновления войны, парламент принял новый вид налога на каждый приход в Англии по обычной ставке в 22 шиллинга 3 пенса, упоминание же о разнице в благосостоянии было встречено следующим замечанием: «каждый приход, более богатый, должен помочь другому, более бедному». Надеялись, что такими мерами можно будет получить 50 тыс. фунтов, при этом неопытные королевские министры предполагали, что в стране существует около 50 тыс. приходов. Однако вся сумма составила только 9 тыс. – факт, о котором хорошо знали смещенные министры-церковники. В результате личный вклад каждого прихода должен был вырасти до 116 шиллингов вместо 22 шиллингов и 3 пенсов.
Спустя шесть лет последним парламентом Эдуарда III было предпринято еще более революционное нововведение. Это был подушный налог в 4 пенса с каждого представителя светского взрослого населения за исключением попрошаек. Этот «сбор гротов[463]», как его называли, облагавший самых бедных по той же ставке, что и самых богатых, был исключительно непопулярен, и его было очень трудно взимать. Но он взывал к парламенту землевладельцев и предпринимателей, ибо впервые парламент ввел прямое налогообложение на крестьян и неимущих рабочих.
Два года спустя налог был введен снова, хотя в этот раз по ступенчатой шкале, чтобы смягчить наиболее явные несправедливости. Графы, вдовствующие графини и мэр Лондона, который по своему положению был эквивалентен графу, были обложены по 4 фунта каждый, а герцог Ланкастера, самый богатый человек в королевстве, на 10 марок, ровно в половину предыдущей суммы. Бароны, знаменосцы, рыцари, лондонские олдермены и мэры крупных провинциальных городов должны были платить 2 фунта, другие преуспевающие эсквайры и купцы – 1 фунт, более мелкие купцы и ремесленники в соответствии со своим статусом от 6 шиллингов 6 пенсов до 3 шиллингов 4 пенсов, фермеры держатели и торговцы скотом – шиллинг, и все остальные, как и ранее, четыре пенса. Результат однако был исключительно небольшой, и вместо того, чтобы принести ожидаемых 50 тыс. фунтов, налог принес только 22 тыс.
Осенью 1380 года, столкнувшись с отчаянной нуждой правительства в деньгах, новый парламент, встретившийся в Нортгемптоне, ввел налог в третий раз. При условии, что 33 тыс. было внесено церковью, которая предпочитала отдельное налогообложение[464], Общины согласились на сумму в 66 тыс., которая должна была быть изъята со светского населения. Это утраивало подушный налог в расчете, что поскольку в прошлые разы грот с души приносил 22 тыс., шиллинг с души принесет в три раза больше. Эта ступенчатая шкала, однако, опущена в пользу изначальной уравненной ставки, крайняя сумма должна была выплачиваться по принципу справедливости, заключавшегося в том, что более обеспеченные должны «в соответствии со своими возможностями помочь бедным». Никто не должен был платить более чем фунт за себя и свою жену и не меньше, чем грот. Небольшая уступка была сделана в пользу беднейших налогоплательщиков тем, что был повышен возраст, обязывающий к уплате налога с 14 лет до 15.
Для крестьянина была большая разница между гротом и шиллингом. Последний являлся почти пятой частью годового дохода наемного рабочего без содержания. Даже человек и его жена без других иждивенцев должны были платить 2 шиллинга налога – эквивалент более чем 5 фунтам сегодня – тогда как домохозяин, имевший большую семью, должен был бы выплатить налог за нескольких пожилых членов семьи или женщин. Подушный налог отразил мнение землевладельцев и предпринимателей в том, что со времен чумы «благосостояние королевства находилось в руках ремесленников и рабочих». Оно не только демонстрировало поразительное незнание обстоятельств тех «простых людей, чьи занятия находятся в пренебрежении на земле»; этот налог проигнорировал и принцип, на основании которого парламент долгое время выдвигал свои претензии на участие в управлении государством: что не должно быть налогообложения без представительства и согласия. Крестьянство и городские ремесленники, на которых тяжким бременем лег этот налог, абсолютно не были представлены в парламенте магнатов, прелатов, землевладельцев, купцов и юристов. И они уже трудились, ощущая чувство горькой несправедливости.
В это время, возможно, около половины англичан не было легально свободным, но связанным узами наследования с той землей, которую они обрабатывали[465]. Они не могли востребовать права свободного человека по общему праву, позволявшие осуществлять представительство в парламенте. Так, феодализм, частью которого это и было, крепостная манориальная система открытых полей центральной и южной Англии находились в упадке и уступали место экономике, базирующейся на наемном труде и арендных хозяйствах. Но они все еще являлись основой жизни почти миллиона мужчин и женщин, которые, хотя технически и не были крепостными, рождением были связаны с землей и вынуждены были осуществлять безвозмездные повинности в пользу своего лорда. От такого крепостного состояния они могли освободиться только в связи с официальным пожалованием вольной или бегством из своих домов и со своих полей в вольные города, где крепостное состояние было давно отменено и где проживание сроком один год и день давало человеку право на свободу.
Хотя человек и был защищен королевским судом от всех за исключением своего лорда, крепостной крестьянин не мог подавать иск в суд по поводу своей земли, скота или собственности, всего того, что в глазах закона принадлежало его лорду, а также защиты его собственных прав, которые зависели от обычаев и решений манориального суда лорда. В соответствии с феодальной практикой лорд мог налагать на него поборы «по своему желанию», в отличие от фригольдера, которого парламент защищал от таких произвольных требований. Если он желал продать скотину, он должен был платить штраф, ибо лорд имел долю в его имуществе. Если он желал женить сына или выдать замуж дочь, он должен был платить то, что называется
