поразив флегматично-спокойного адъютанта своим отрешенным видом.
Впрочем, это уже не интересовало героя и любимца нации, потому что потоки кровавого ливня неожиданно ослабли, и он смог наконец рассмотреть того, кто с таким нетерпением спешил к нему в гости...
То, что стремительно надвигалось на него со скоростью курьерского поезда, являлось широко раскрытой пастью безумия. Хаоса, пытающегося утолить его телом и разумом свой вечный ненасытный и безжалостный голод...
Странно, но как только генерал понял, что за противник пришел за его жизнью, на душе вдруг стало удивительно спокойно...
– Я чертовски рад, что ты сохранил это убийственное пойло до моего возвращения. – Сержант Лестик дружески хлопнул его по плечу, даже не пытаясь скрыть радость по поводу такой неожиданной встречи – посреди пыльной дороги, уходящей в заоблачное ничто.
Солнце светило особенно ярко, и им не было никакого дела до того, что один так и остался сержантом, а на погонах другого элегантно поблескивают крупные генеральские звезды...
– Представляешь, я все время думал, что ты не выдержишь и прикончишь эту проклятую бутылку. Не поверишь, но для меня это стало чуть ли не наваждением. Я даже загадал – если дождешься моего возвращения и мы вместе выпьем это дерьмовое виски, то оба вернемся домой живыми. – Его простодушное лицо светилось радостью. – И вот надо же – ты не подкачал. – И сержант, расчувствовавшись, еще раз от души хлопнул старого друга по плечу. – Ну что, давай выпьем за встречу? – Голос Лестика задрожал от нетерпения.
Коррел в ответ лишь блаженно кивнул. Ему было хорошо вот так беззаботно идти неизвестно куда, бок о бок со старым проверенным другом, и пить прямо из горлышка обжигающе резкое виски дешевой крепкой марки «Звезда Аластамы».
– Старое доброе баснословно дешевое пойло времен Семилетней войны... Пробирает до печени и действует на мозг, словно прямое попадание пятидесятипятимиллиметрового снаряда. Еще неизвестно, отчего больше погибло народу в нашей войне – от вражеских пуль или от этого забористого дерьма... – Лестик слово в слово повторил фразу, которую генерал сегодня, кажется, уже где-то слышал.
Коррел на мгновение задумался, пытаясь вспомнить, где и от кого, но не успел. Потому что отхлебнул порядочный глоток прямо из горлышка...
И почти сразу вслед за этим виски ударило в голову, только уже не «с силой пятидесятипятимиллиметрового снаряда», а всего лишь с силой обычной шестиграммовой пистолетной пули, и мир, в котором одновременно совмещались несколько реальностей, схлопнулся в точку и погас.
Эпоха настоящих героев кончилась.
Уже навсегда...
Я стоял в огромном тоннеле, освещенном призрачным светом мерцающих ламп, держа в руках плюшевого медвежонка, и, судя по размерам кисти, судорожно сжимающей мягкую игрушку, мой разум был заключен в детское тело.
– Кто ты? – по инерции повторил я, глядя в безликую пустоту уходящего в бесконечность тоннеля и все еще находясь под впечатлением видения морского побережья и странной девушки с постоянно меняющимися лицами.
– Я – Милая, – неожиданно ожил плюшевый медведь. – А кто ты, думаю, объяснять не нужно, потому что это и без того всем известно.
– А к чему весь этот непонятный кинематографический маскарад? Ты что, начиталась сказок, в которых маленький отважный мальчик с любимым плюшевым медвежонком отправляется в темную злую страну, чтобы победить могущественного колдуна? Извини, конечно, за откровенность, но такая дешевая декорация, сильно смахивающая на банальный плагиат, ставит под сомнение исход всей операции.
– Ты предпочитаешь видеть
Лицо мое скривила непроизвольная судорога, после чего с некоторым усилием мне все же удалось выдавить из себя:
– Знаешь, давай лучше остановимся на образе этой немного мрачноватой рождественской сказки...
– Я могу трансформировать нас в кого угодно. – Стеклянные глазки-пуговки медвежонка отражали приглушенный свет ламп. – Но, с моей точки зрения, для твоего сознания этот незатейливый образ оптимален. Последнее время твоя психика находилась в постоянном, ни на минуту не ослабевающем напряжении. Поэтому я решила сменить декорации непрекращающегося кошмара, преследовавшего нас на протяжении последних шестнадцати часов. Если угодно, можешь считать эту прогулку своеобразной разрядкой, необходимой твоему разуму, чтобы отдохнуть и хотя бы частично восстановиться.
– Значит, мальчиком я стал исключительно в профилактических целях?
– Разумеется.
– Медвежонка звали Мистер Тедди, и его мне подарила бабушка на день рождения в четыре года, – задумчиво пробормотал я и рывком поднял игрушку до уровня глаз. – У него оторвалось левое ухо, и я очень долго плакал – даже после того, как мама пришила его на место...
Аккуратный шов, соединяющий левое ухо и голову медвежонка, которого я сейчас сжимал в по-детски хрупкой руке, подтвердил подозрения.
– Милая... Какая же ты все-таки сука, – устало и безнадежно процедил я, почти не открывая рта... – Бессовестно копаешься в моем сознании, словно вор в чужом платяном шкафу, и после этого еще смеешь говорить о каком-то доверии между партнерами...
– Быть может, когда-нибудь ты мне скажешь «спасибо» и за этого медвежонка, и за то, что я провела поверхностное зондирование твоей памяти, а сейчас у меня нет ни времени, ни желания оправдываться, потому что нас ждут более важные дела.
Плечи худого мальчика страдальчески сгорбились, а голова горестно понурилась; казалось, еще немного, и ребенок во весь голос разрыдается – пьяными бессмысленными слезами взрослого усталого
