открыть дверцу и выскочить из машины прежде, чем альбинос его схватит? Мужчина был значительно крупнее его, хотя и не производил впечатления сильного человека. Дождь стучал по стеклу. Сквозь потеки грязи Никто смотрел в чистую черноту ночи. Что там снаружи? Если он выскочит из машины и побежит, кто- нибудь поможет ему или альбинос догонит его? И тогда… Он взглянул себе под ноги, на пакеты из-под молока, и ему снова представились глаза пропавших детей. Крошечные темные пятнышки в море красного и белого – совершенно беспомощные.
Рука альбиноса поползла вверх по его бедру словно белый паук.
– А теперь мы проверим, как ты усвоил прочитанное, – сказал альбинос, и Никто вдруг понял, что ему больше не страшно. Это была знакомая ситуация, и он знал, как с ней справляться.
– Почему вы сразу не сказали, чего вам надо, вместо того чтобы заставлять меня читать эту хрень?
– Это мой святой долг, – сказал альбинос, но его голос дрогнул, а рука еще сильнее сжалась на бедре Никто.
Никто было плевать на то, что ему сейчас придется делать. Что бы ни было, это стоило того, чтобы скорее выбраться из этой машины с запахом кислого молока и затравленными картонными улыбками. Розовые глаза альбиноса закрылись, когда Никто перегнулся через его колено и раздвинул полы его белой рубахи. Это было неуклюжее волшебство, но это было так просто; Никто научился этому на сотнях задних сидений, на сотнях пьянок, в спальне Лейна в ленивые вечера, когда его предков не было дома. Иногда взрослые мужики-извращенцы на роскошных машинах приезжали к кафешке у них за школой. Кое-кто из мальчишек – кто копил на гитару или хотел прикупить травы – отсасывал им за двадцатку за раз. Двадцать баксов – хорошие деньги. Запах кислого молока напомнил Никто об этих «сеансах». Пару раз он зарабатывал таким образом и при необходимости мог повторить это сейчас. С него не убудет.
У альбиноса была неслабая эрекция – его напряженный прибор буквально пульсировал алым на фоне всей этой белизны. Даже волосы у него на лобке были белыми, как вата. Никто пришлось отрыть рот пошире, с риском вывернуть челюсть. Белые пальцы зарылись в волосы Никто. Альбинос принялся гладить его по плечам и по горлу с осторожной психопатической нежностью.
– Я должен был это сделать, – сказал он, кончив в рот Никто. – Я должен был это сделать.
Его сперма была жидкой и напоминала по вкусу чуть скисшее молоко. Она обожгла саднящее горло Никто, когда он ее глотал. Он и раньше глотал сперму – это было совсем не противно. Наоборот. Когда Никто глотал сперму, он чувствовал себя бодрее. И вкус ему тоже нравился.
Альбинос дал Никто пять долларов – пять вшивых долларов, подумал Никто про себя. Он быстро выбрался из машины, пока альбинос не решил, что он еще недостаточно спасся, что ему надо – для верности – прочесть еще парочку душеспасительных брошюрок и еще раз отсосать своему «пастырю». Розовый «линкольн» медленно укатил в ночь. Никто остался один на дороге. Альбинос забыл включить единственную фару, но когда его автомобиль поднялся на вершину ближайшего холма. Никто разглядел в темном заднем стекле бледное зеленое свечение. Красноглазый пластмассовый Иисус освещал дорогу сквозь ночь.
Никто облизал губы. Вкус спермы – все еще терпкий и свежий – напомнил ему про Лейна. Вернее, про его слова.
Местность была холмистой, промокшей и абсолютно черной. Никто ободрал руку о какую-то изгородь из колючей проволоки. Было так больно, что он даже расплакался.
Внутри было пыльно. Никто чихнул раз, другой, третий – это было больше похоже на спазмы, которые согнули его пополам. Третий чих превратился в сдавленное рыдание. Он свернулся калачиком под каким-то навесом и присосался к своей разодранной руке. Он лежал в темноте и пил свою кровь. Слезы текли ручьем.
Ночью, когда Никто уже спал и видел тревожные сны, маленький паучок робко пробрался сквозь его влажные черные волосы. Спустился по гладкой щеке, на миг задержался на мягких губах и спустился по мокрым, испачканным красным пальцам, прижатым ко рту. Даже во сне Никто слизывал свою кровь.
14
Когда Кристиан въехал в Потерянную Милю, было все еще жарко.
Он не знал, что это за городок, потому что на дороге не было никаких знаков с названием. Указатель – сосновую доску с выцветшей от времени краской – еще лет двадцать назад сбил один дядька, который решил оприходовать за одну ночь сразу двоих любовниц. Его голова покоилась на груди Водки, а рука – на бедре у Виски, когда он утратил контроль над своим автомобилем. Указатель с названием города до сих пор валялся в нескольких футах от дороги, в густых зарослях пуэрарии, покоричневевший от крови, которая давным-давно высохла.
Так что поначалу Кристиан даже не знал, в какой город он въехал. Он знал только одно: он где-то в Северной Каролине, денег почти не осталось, бензин тоже уже на исходе, и весь день было душно и жарко, и солнце все время грозило выглянуть из-за облаков. В общем, даже не зная названия города, Кристиан решил задержаться здесь на какое-то время.
Он ехал по шоссе № 42 и свернул с него налево; стало быть, он въехал в город со стороны Скрипичной улицы – мимо вросших в землю трейлеров и покосившихся лачуг, мимо маленьких кладбищ, заросших сорной травой, мимо куч искореженного железа. Он не почувствовал ничего: ни ужаса, ни волнения. По большому счету, ему было все равно, где жить.
На обочине, у самой дороги, стояла девочка лет семи-восьми, но худенькая и сморщенная, как старушка, в синей рубашке, которая была ей сильно велика. Один рукав уныло болтался, наполовину оторванный. Девочка что-то вертела в руках. Поравнявшись с ней, Кристиан притормозил и опустил стекло. Девочка уставилась на него. Ее серые глаза были такими же пасмурными и выцветшими, как сегодняшнее небо.
– Что это за город? – спросил Кристиан. Девочка безразлично пожала худым плечом. Теперь Кристиан разглядел, что было у нее в руках – дохлая крыса с пропыленной шерстью. Ее размозженная голова и
