прижала к себе худое тело. Вот так оно и должно было быть все это время.
Жаль, что он не согласился.
— Будь осторожен, — сказала она наконец.
— Буду.
— Куда ты направишься? Он пожал плечами.
— На север.
Они вновь уставились друг на друга — не зная, что сказать, и все еще не готовые сказать “прощай”. Потом Зах наклонился и — так осторожно, будто соединял два провода под напряжением, — коснулся губами рта Эдди. Она ощутила электрический заряд контакта, когда самый кончик его языка коснулся ее губ и из самого центра ее матки вырвалась волна восхитительного тепла. На мгновение ей показалось, что ее внутренности сейчас просто расплавятся и стекут по ногам, таким жарким был этот прилив. Но Зах, отстранившись, сделал шаг назад.
— Пора ехать.
Эдди кивнула, не доверяя собственному голосу. Она глядела, как он обходит спереди машину, садится на водительское сиденье, поворачивает ключ в замке зажигания. Ожил мощный мотор, готовый унести Захарию Босха далеко-далеко от Нового Орлеана, далеко-далеко от Эдди Сунг. Дважды бипнул гудок — и вот Зах уже отъезжает от обочины, красные огни задних фар останавливаются на углу, а потом вливаются в ночное движение на улице Декатур.
Уехал.
Еще несколько минут Эдди стояла в колышущихся тенях, отбрасываемых чугунными балконами над головой. Она поглядела на дверь, ведущую в квартиру Заха, коснулась ключа в кармане и покачала головой. Квартира на Мэдисон была намного лучше, чем ее тараканий шкаф, и оплачена до конца года. Зах терпеть не мог думать о таких низменных делах, как квартплата, так что платил за год вперед, возобновляя договор на аренду в начале года. Завтра она начнет перетаскивать вещи. Но сейчас она просто не могла подняться туда: его присутствие там еще мучительно явно, будто голос за пределами слышимости, будто тончайшая перепонка между реальностью и воспоминанием.
Повернувшись, она пошла вверх по Мэдисон и, свернув налево на Шартрез, направилась к Джексон- сквер. Впереди, будто костлявые пальцы, упершиеся в пурпурные ночные небеса, маячили шпили собора Святого Людовика. Между площадью и собором лежала кирпичная паперть, где уже собиралась малышня в черном с распродаж и в разрисованной коже, куря сигареты и передавая бутылки дешевого вина.
Эдди остановилась у банкомата на углу Шартрез и Святой Анны. В. кармане у нее еще лежал дневной заработок, толстая пачка, которая терлась о ногу и заставляла нервничать. Она сдаст деньги, оставив себе тридцать долларов — достаточно на нормальную еду и выпивку. Потом она, может, пойдет пить с ребятами на площади или подыщет маленький темный бар, чтобы в одиночестве утопить свои печали.
Заполнив бланк вклада, Эдди сложила деньги в конверт, опустила в прорезь кредитную карточку и набрала личный номер, затем необходимую информацию. Глубоко в недрах машины застучали колесики. Экран вопросил, нужны ли ей дорожные чеки для летнего отпуска. Наконец ее восьмидесятидолларовый депозит был обработан, и банкомат выплюнул сперва карточку, а потом отпечатанную квитанцию.
Эдди отвернулась, лениво глянула на квитанцию и тут застыла как вкопанная. Двое богатеньких студентов-туристов, переходивших паперть, едва не наткнулись на нее и, чертыхнувшись, заковыляли дальше. Эдди не обратила на них никакого внимания, продолжая одурело глядеть на полоску бумаги. Она прищурилась, потом моргнула, но цифры остались те же.
Пару дней назад она уплатила за квартиру, после чего на ее текущем счете осталась рискованная сумма в триста восемьдесят долларов восемьдесят два цента. Теперь же цифры гласили: десять тысяч триста восемьдесят долларов и восемьдесят два цента.
Она никогда не позволяла Заху давать ей деньги. Это было слишком опасно для него, и потом она сама могла о себе позаботиться.
Но судя по всему, он оставил ей прощальный подарок.
Он выехал на трассу 90, а пена скоростной хайвей (скоростные 59-я и 10-я между штатами были так же скучны, как прямой междугородный звонок, оплаченный собственной кредиткой, так что это двухполосное шоссе было, по сути, единственным путем из Нового Орлеана) — и оставил город под покровом ночи. Одноименная песня “Роллинг Стоунз” монотонно билась у него в голове (свернувшаяся детка сраженная детка свернувшаяся крепко) нежеланным эхом боли от синяков и раскаленной ненависти его одиннадцатого года жизни. Это напомнило ему, что в машине практически нет записей. Всю свою музыку, книги и фильмы он оставил Эдди, поскольку такое всегда можно раздобыть. Но следовало бы прихватить пару-тройку кассет на дорогу. Придется остановиться и чего-нибудь прикупить — потом, когда мысли его успокоятся настолько, чтобы стоило тратить время на музыку.
Он уже устал от новой шляпы и потому зашвырнул ее на заднее сиденье и запустил руку в волосы. Волосы был спутанными, грязными и на ощупь как будто стояли под пятнадцатью различными углами. Тем лучше для популярного прикида Эдварда Руки-Ножницы.
Через несколько миль после Нового Орлеана 90-я огибала анклав вьетнамских ресторанов и магазинчиков, маленький экзотический азиатский поселок в сельской глуши Луизианы, вскормленный дарами рек, озер и пойм. Хотя Эдди была кореянкой, местность навела Заха на мысли о девушке, пробудила в нем какое-то чувство пустоты. Однажды он обедал у ее родителей в Кеннере; на стол тогда подали устричные оладьи и потрясающее варево из риса, свежей зелени, морской капусты, сырой рыбы, и острого соуса — все это было навалено в гигантскую стеклянную миску и называлось феа-дуп-боп. Заху все время слышалось фетус Боба, что, впрочем, не уменьшило его аппетита. Как только мама Эдди увидела, что ему нравится реактивно-острый соус, она начала заваливать его все более огненными лакомствами и специями, и вскоре он жевал целиком убийственные маленькие красные перцы, которые она рубила у себя в кимчи.
Именно тогда, догадался он, Сунги решили, что их дочь все же сможет найти себе мужа-американца. Не то чтобы они имели право голоса в делах Эдди — хотя и полагали, что она официант-
ка в коктейль-баре в “Розовом алмазе”, или делали вид, что так думают, — и не то чтобы Эдди ожидала, что Зах на ней женится.
Он испытал укол смущения, что было ближе всего к чувству вины, что ему доводилось испытывать. Он прекрасно знал, как Эдди хотелось, чтобы их дружба была совершенно иной. Но для него это было невозможно. Любить кого-то — порядок, и трахаться — тоже неплохо. Но если делать и то, и другое с одним
