— Завтра на рассвете я приведу с собой четырех магов, и мы сделаем то, что, по вашим словам, может одним ударом подорвать мощь армий Хаоса. — Левсет поднялся с кресла, ясно давая понять, что разговор окончен.
— Я буду ждать. — Этан склонил голову, всем своим видом выражая почтение к мудрости старца, которая не позволила возобладать нелепым подозрениям над здравым смыслом.
Если бы убеленный сединами маг смог бы увидеть в этот момент взгляд собеседника, вне всякого сомнения, он изменил бы свое решение. Однако этого не произошло. Мятежный сын Хаоса был слишком умен, чтобы позволить себе хоть малейшую ошибку, поэтому представитель Алании покинул комнату если не с легкой душой, то, по крайней мере, с твердой уверенностью в том, что полностью контролирует ситуацию.
—
Морда животного расплылась в довольной улыбке. Мелиусу было известно — никто в этом мире не может сравниться с его хозяином в отточенном до совершенства искусстве лжи и интриг.
Прекрасно расставленная ловушка захлопнулась, и четверо глупых людей, которые завтра помогут украсть одну из основополагающих святынь Хаоса, умрут, даже не успев ничего толком понять. Это будет легкая, быстрая смерть. Воистину, господин добр и милосерден, как никто другой! Файт еще раз с немым обожанием посмотрел на полубога-получеловека, неподвижно застывшего в позе глубокой задумчивости, после чего сомкнул веки, погрузившись в сонное состояние, которое точнее всего будет назвать оцепенением.
С первыми лучами солнца наступит день, который станет началом новой эры, а сейчас нужно просто отдохнуть и набраться сил. Когда Этан станет правителем Хаоса, все будет иначе. А пока...
А пока они оба мало чем отличаются от обычных смертных, поэтому телам нужен отдых, который сделает их разум достаточно сильным, чтобы выиграть очередной раунд битвы с богами.
Мои ступни утопали в пыли, оставшейся после того, как рассыпался в прах неведомый монстр с загадочным человеческим взглядом, а сам я стоял посреди бескрайнего поля, усеянного трупами. Навечно застывшие в нелепых позах люди и животные, чья жизнь оборвалась на взлете, так и не успев набрать полную силу, наверное, могли бы рассказать много интересного, если бы их уста были скреплены печатью вечного молчания.
Небо оставалось безоблачно голубым, а солнце светило по-прежнему жизнерадостно ярко. Можно было подумать, что все происшедшее не имело ровным счетом никакого отношения к равнодушным небесам. А впрочем, наверное, так оно и было. Люди живут по собственным законам у мироздания свои правила. Только в самых крайних случаях их интересы пересекаются — и тогда происходит что-то непоправимо ужасное или же, наоборот, невообразимо прекрасное. Причем память об этом удивительном событии передается из поколения в поколение, и в конечном итоге уже невозможно определить, где истина, а где вымысел и происходило ли это вообще или же является всего лишь отголоском старой легенды, которая со временем превратилась в глупую и совершенно нестрашную детскую сказку.
Но в данном случае это была не сказка, а равнодушно-отстраненная реальность. Я стоял посреди поля, усеянного трупами моих соплеменников, испытывая странное, необъяснимое чувство раздвоения личности. Одна часть моего сознания с болью и ужасом воспринимала происходящее, а вторая все еще находилась на острие стрелы, уносящейся в небо навстречу обжигающе-яркому солнцу. Туда, где стирается грань между пространством и временем, а свет далеких звезд не только слепит глаза, но и пронзает насквозь каждую частицу тела и разума. Эта вторая половина все еще пребывала там, где пересекаются судьбы миров и рождаются легенды. Но где уже нет места живым. Так как никому и никогда не дано стать легендой при жизни...
— Пить!
Слабый голос, шедший откуда-то снизу, от самой земли, вывел меня из состояния оцепенения, соединив осколки треснувшего зеркала, каким до этого момента являлся мой исковерканный разум.
Бессмысленно блуждающий взгляд попытался сфокусироваться на источнике звука, и через несколько бесконечно долгих секунд, хотя и с трудом, мне все же удалось сконцентрироваться.
Всадник, придавленный лошадью, умирал. Это было очевидно, и не требовалось обладать какими-то специальными знаниями в медицине, чтобы определить — его путь подошел к концу. Красивое молодое лицо было мертвенно-бледным, но, в отличие от искореженного тела, его не коснулся безжалостный молот войны.
— Пить, — прошептали обескровленные губы, и вслед за этой мольбой человек слегка приоткрыл один глаз.
Движение было слабым, скорее инстинктивным, тем не менее всадник его совершил. Казалось бы, в этом событии не было ничего удивительного, если бы в самой глубине затуманенного болью зрачка вдруг не зажглась искра, каким-то чудом вдруг прояснившая сознание умирающего.
— Ты... Ты... — Слова давались с огромным трудом, но было ясно, что весь смысл жизни для человека в данный момент сконцентрировался в этом вопросе. — Ты... И есть... Тот... Самый?
Он не уточнил, что конкретно имеет в виду, но я понял, что подразумевалось именно мое имя.
— Да. Я и есть Хрустальный Принц. — Голос мой звучал тускло и безжизненно, как будто именно я, а не этот распростертый на земле мужчина терял последние силы вместе с кровью, неумолимо быстро покидающей тело.
Умирающий был уверен, что не ошибся, и все же счел за лучшее уточнить. А я был слишком подавлен и не собирался отягощать свою совесть бессмысленной ложью.
— Ты... Ты...
Он еще только пытался произнести вслух то без чего не смог бы спокойно умереть, а я уже знал наперед все, что будет сказано.
Большими огненными буквами эти слова навечно отпечатались в моем сознании.
— Будь... — вырвался искаженный судорогой всхлип из горла умирающего.
Я обернулся туда, где несколько минут, часов или даже веков назад стояли девять сотен моих лучников.
— ...ты... — словно прилежный ученик, выучивший наизусть урок, продолжал истекающий кровью всадник.
Расстояние в двести шагов — сущие мелочи для человека с прекрасным зрением, но какая-то мутная пелена затмила мои глаза.
— ...проклят... — В голосе человека, лежащего в луже собственной крови, послышалось чуть ли не радостное облегчение — он успел сказать главное, и теперь оставалось добавить самую малость.
Моя правая рука сжимала какой-то странный обломок, поэтому я попытался протереть глаза левой.
— ...отныне... — отчаянно зло выплюнул умирающий в окружающее пространство слово вместе с тяжелым сгустком темно-бордовой крови.
Со второй попытки мне наконец удалось сбросить покрывало пелены с глаз.
— ...и вовеки... — Он находился уже не только за гранью боли, но и жизни, поэтому надрывный хрип, с трудом вырывавшийся из горла, превратился в слегка замедленную, но все же нормальную, ясно различимую речь.
Там, где еще недавно находились девять сотен людей, каждого из которых я знал чуть ли не всю свою жизнь, теперь возвышалась бесформенная гора из хаотично раскиданных трупов.
— ...веков... — почти нежно прошептали обескровленные губы и расцвели по-детски умиротворенной улыбкой.
С огромным трудом оторвав взгляд от безумно страшной картины огромного кладбища, я повернул голову к умирающему всаднику.
Не знаю, что в это мгновение он увидел в моих глазах или на лице, но уверен в одном — человек, стоящий на самом краю могилы, испугался.
