о других нуждах Валевской. «Каждое утро император присылает узнать о ее распоряжениях, – пишет Массой. – К ее услугам ложи во всех театрах, раскрыты двери всех музеев. Корвисару поручена забота о ее здоровье. Дюроку специально поручено удовлетворять ее желания, он должен обеспечить ей наиболее удобное и приятное материальное существование. Император платит ей ежемесячно пенсион в 10000 франков».
Станислав Васылевский в очерке о Валевской выражает опасение, хватало ли пенсиона, выплачиваемого Наполеоном, на оплату ее парижских расходов. Но опасение это явно неоправданно. Пенсион фаворитки в переводе на нынешнюю валюту составлял почти 200000 новых франков в год, а по тем масштабам сумма эта была лишь вчетверо меньшей той, которую принесла Наполеону в приданое эрцгерцогиня Мария-Луиза, и в шестьдесят раз больше баронской ренты, которую назначили Яну Леону Иполиту Козетульскому за Сомосьерру и Баграм.
Среди привилегий, дарованных императором Валевской, Массой называет и доступ во все музеи. Современному читателю это может показаться смешным. Но нужно помнить, что парижские музеи являлись предметом особой любви Наполеона и право доступа в некоторые из них действительно считалось высокой привилегией. Валевская же не только пользовалась этой привилегией, но еще и позволяла себе видеть в драгоценных музейных экспонатах предметы для всяких развлечений.
«В Спа молодой англичанин М. С. позволил себе дурную шутку с княгиней Яблоновской, – читаем в очерке Массона. – Вернувшись, княгиня приглашает его сопровождать ее и мадам Валевскую при посещении Музея артиллерии. В зале, где были выставлены доспехи, общество останавливается перед доспехами Жанны д'Арк, и в то время, как М. С. разглядывает их, героиня вытягивает руки, хватает молодого англичанина и прижимает к себе. Он вырывается, задыхается, умоляет пощадить его, но только по приказанию мадам Валевской Жанна д'Арк возвращает ему свободу. Разве это не явное доказательство ее (Валевской – М. Б.) власти, если знать к тому же ревнивое отношение Наполеона к своим музеям?»
Несмотря на великолепные материальные условия и различные привилегии, жизнь пани Валевской в Париже не была ни особенно разнообразной, ни веселой. Несостоявшаяся «посланница народа» переживала горечь поражения. Она уже знала, что не станет исторической фигурой, ниспосланной провидением, которая спасает родину, а с ролью официальной фаворитки императора ей трудно было смириться. Тем более, что с момента вторичного брака Наполеона роман, собственно, кончился. У императора, увлеченного молодой женой, нетерпеливо ожидающего наследника трона, оставалось мало времени для любовницы. Камердинер Констан еще появлялся время от времени в доме на улице Монморанси, забирал Марию с сыном в Тюильри и проводил потайным ходом, по так называемой «черной лестнице», в личные апартаменты императора, но с течением времени встречи эти становились все реже, короче и ограничивались исключительно обменом мнениями о воспитании и будущем маленького Александра.
Фредерик Массой, описывая в своем очерке пребывание Валевской в Париже, рисует почти аскетическую картину жизни.
«Мадам Валевская почти не показывается, принимает только нескольких соотечественников. Поведение ее безупречно, образ жизни скромный, проявляет она себя весьма сдержанно. Если едет на воды в Спа, то ее сопровождают племянницы мужа. Лето проводит у княгини Яблоновской, в доме, снятом у герцогини Ришелье в Монсюр-Орже, называемом замком Бретиньи. Напрасно стараются извлечь ее оттуда… Ее миром является этот дом в деревне, очень скромный и стоящий совершенно в отдалении; покидает она его только в случае крайней необходимости…»
Массон несколько преувеличивает насчет одиночества и скромности. Не так-то уж плохо ей жилось. Козетульский и прочие польские гвардейцы-кавалеристы, находящиеся в Париже, весьма расхваливали веселые «вечеринки» у княгини Яблоновской и пани Валевской. Знаем мы также, что дом на улице Монморанси был устроен на широкую ногу, что восемь приборов на столе всегда ожидали случайных польских гостей, что Валевская охотно принимала и охотно выезжала, что любила наряжаться, что позировала знаменитым художникам.
Весной 1811 года де Флао (тот самый Флао, который четыре года назад переносил молодую камергершу через валевицкие лужи) писал находящейся в Париже Анетке Потоцкой: «Вы позволите сопровождать Вас завтра к Жерару? Весь Париж едет туда смотреть портрет мадам Валевской, о котором все говорят, что это самое прекрасное произведение, которое выходило из его мастерской».
Спустя несколько месяцев – 30 июля 1811 года – Токаш Лубеньский писал жене: «Графиня Валевская и княгиня Яблоновская хотели проехать через Антверпен, ноу Валевской столько платьев, говорят, 150, так что пришлось отправиться другой дорогой, потому что таможня сочла ее за модистку и хотела, чтобы она заплатила за все это пошлину…»
Ни одно из этих двух сообщений урона Валевской не причиняет. В конце концов должна же она была как-то утешаться в своем разочаровании и одиночестве.
XV
Фридерик Скарбек, давний товарищ маленькой Марыси Лончиньской по детским играм, бывал частым гостем в парижском доме графини Валевской в 1811–1813 годах; хозяйка дома очень пришлась ему по душе. «В это время, – пишет он, – она имела большой вес, могла бы в гордыне своей вознестись над сородичами или с помощью интриг играть определенную политическую роль, но подобное стремление не было согласно ни с ее скромно443 стыо, ни с добротой ее сердца. Она делала добро, кому только могла, никому не чиня зла, посему и была повсюду почитаема и любима». Скарбек не одинок. Почти все польские и французские мемуаристы, встречавшиеся в то время в Париже с Валевской, превозносят достоинства ее характера и образ жизни, подчеркивая популярность и уважение, которыми она пользовалась не только среди соотечественников, но и в самых высоких светских кругах Франции.
Даже Анна Потоцкая, которая в 1807 году так ехидно проезжалась насчет «провинциальной красотки» за то, что та слишком быстро капитулировала перед Наполеоном, в последней фазе угасающего романа оценивала Валевскую совсем иначе: «…время, которое каждому событию придает истинную окраску, оставило на этой связи, столь легкомысленно заключенной, печать постоянства и бескорыстия, стерев начальную бестактность, а в конце поставило пани Валевскую в ряд интереснейших лиц этой эпохи… Одаренная тонким чувством правил приличия, она сумела великолепно держать себя во Франции. Приобрела скрытую уверенность в себе, что было довольно трудно в ее двусмысленном положении. Вынужденная считаться с Марией-Луизой, очень, по словам ее окружения, ревнивой, пани Валевская сумела в самом центре Парижа заставить людей усомниться, действительно ли она продолжает поддерживать тайные отношения с императором. Потому это и была единственная любовная связь, которую Наполеон поддерживал».
Такую же оценку дает Валевской и камердинер Констан: «Мадам В. весьма отличалась от прочих женщин, даривших своей благосклонностью императора. И справедливо ее прозвали Лавальер императора[13]… Те, кто имел счастье знать ее близко, наверняка сохранили воспоминание, сходное с моим, и понимают, почему я вижу столь большую разницу между мадам В, кроткой и скромной женщиной, воспитывающей в тишине своего сына, и фаворитками победителя под Аустерлицем».
