себе вопрос: не сон ли это?…»
Обвиняемый подал апелляцию. Написал он ее в виде книги. «Внесенный приговор не зиждется на законе, он несправедлив, – читаем мы в „Деле Марии Валевской“, – ибо он не принял во внимание и не рассмотрел моральный элемент преступления… Он несправедлив, ибо не посчитался со всем тем, что говорит в пользу Жана Савана, что говорит о его добронамеренности. Если против этого будут возражать, заявляя, что суд принял во внимание некоторые моральные элементы, поскольку были учтены смягчающие вину обстоятельства (возмещение назначено в пятьдесят раз меньше, чем требовалось в иске. – М. Б.), то это отнюдь не аргумент… Ибо благонамеренность не дозируется. Ее или признают, или не признают. Если ее не признают, то нужно хотя бы путем дискуссии доказать, что ее не было, чего суд не сделал. Или признать ее. Но тогда отпадает преступление».
«Дело Марии Валевской» – необычайная книга, но читать ее не очень приятно. Слишком много в ней яду и злости. Жан Саван, защищая свои права и мстя за нанесенную ему обиду, не выбирает средств. Он ненавидит своих противников по процессу, которые загнали его в ловушку; ненависть свою он распространяет на весь род Орнано и даже на Валевскую. Некоторые мнения Савана о нашей соплеменнице и об ее отношениях с Наполеоном следует счесть слишком опрометчивыми, а то и просто несправедливыми. Но это можно простить, потому что за одержимостью, грубостью и злословием (не лишенными острых классовых акцентов) Савана чувствуется праведный гнев оскорбленного гуманиста, который пытается противопоставить существо дела бездушной букве закона.
Вот образец стиля этого историка-памфлетиста. После злого портрета покойного графа Орпано (где особенно выпячена его любовь к скачкам) Саван набрасывает собственный портрет:
«После обвинителя обвиняемый. Обвиняемый со стыдом признает, что ни одна из его бабушек не делила ложе с королями или императорами. Так что он родился без состояния. А посему он не имел возможности сорить деньгами на беговых дорожках. Происходя из рабочей семьи, он не познал, что значит иметь уйму свободного времени, что является принадлежностью праздных существ. Зато, не будучи слишком компетентным в скаковых „породах“, он полагает, что довольно хорошо знает историю.
Обвиняемый не граф… Он признается в этом. Но это несчастье он разделяет с Пастером, Бальзаком, Корнелем, Сервантесом, Тэном, Мишле, Альбером Швейцером, Данте, Гёте, Вийоном, Вольтером и многими другими. И если бы ему все равно было горько от этого, он утешался бы мыслью, что ни Тацит, ни Геродот, ни Плиний, ни Фукидид, ни Фюстель де Куланж… не имели графского титула.
Обвиняемый всего лишь историк. Но в любой из своих книг он приводит много неизвестных фактов, обстоятельств и документов. А в случае Марии Валевской ему важно установить, кто лучше знает предмет и располагает большей документацией: обвинитель или обвиняемый. Если обвиняемый – то обвинение отпадает само собой».
Не знаю, сумела ли аргументация, приведенная в последнем абзаце этого «автопортрета», убедить судей парижского апелляционного суда. Но она полностью убедила польского биографа Марин Валевской.
Потому что Жан Саван совершил в своем «защитительном мемориале» необычайную вещь, не имеющую прецедента ни в истории судебных процессов, ни в истории исторической биографии. Он провел «следствие», реабилитирующее память покойного Филлипа-Антуана графа д'Орнано как писателя и историка. В своих интересах и в интересах всех других биографов, он доказал, что мнимый «роман» его противника является по сути дела исторической биографией, что абсолютное большинство приведенных в нем фактов, обстоятельств и документов находит подтверждение в истории.
Превосходно зная тему, благодаря работе над книгой «Мария Валевская», Саван сделал все, чтобы углубить свои знания по этой теме. Не имея возможности
В результате «скандального процесса» Жана Савана напуганное издательство «Либрери Ашет» отказалось от издания его книги «Мария Валевская». Вместо нее, иждивением около 250 частных лиц, была издана книга «Дело Марии Валевской». Саван вложил в нее в
Говорит Мария
В своих поисках, имеющих целью сокрушить противников по процессу и восстановить полную правду о Валевской, Жан Саван добрался и до бумаг, оставшихся после Фредерика Массона. Умерший в 1923 году историк завещал все свое литературное наследие Французской Академии. Ныне его бумаги хранятся в одной из зданий Академии – в библиотеке Тьера. Саван извлек из этого архива и впервые опубликовал полностью в книге «Дело Марии Валевской» необычайно важный документ: собственноручные выписки Массона из неизданных «Воспоминаний» Марии Валевской, на время предоставленных ему наследниками. Эти собственноручные выписки послужили историку материалом для известного очерка «Мадам Валевская», из которого черпали сведения все последующие биографы «польской супруги Наполеона». Но в очерке Массой передавал воспоминания Валевской своими словами, тогда как в выписках сохранились обширные куски оригинального текста «Воспоминаний».
Впервые представляя польским читателям эти легендарные мемуары, я испытываю немалое волнение. Почти на двухстах страницах, борясь с фальсификациями, ловушками и подвохами косвенных источников, я старался воссоздать правдивые переживания, мысли и чувства героини романа, но только сейчас, на последних страницах, благодаря счастливому стечению обстоятельств нам дана будет возможность общаться с Валевской непосредственно. Теперь нам уже не надо опасаться фальсификаций или переделок, внесенных редакторами и комментаторами. Если какое-то утверждение героини покажется нам сомнительным, ответственность за это будет нести исключительно она сама.
Сличение рукописи Массона с очерком «Мадам Валевская» наводит на некоторые размышления. Прежде всего бросается в глаза, что в рассказе Марии нет дат и (за редкими исключениями) нет имен, их заменяют инициалы. Некоторые из криптонимов Массон расшифровывает довольно произвольно. Так подруги Марии обозначены в «Воспоминаниях» четырьмя инициалами: Ц. (Цихоцкая), Д. (вероятно, Дзержановская), С.
