– Интуиция. Ты из тех, у кого руки трясутся. Ты не способен. Симон открыл было рот, чтобы ответить, но передумал. Он помотал головой.
– Держи, – сказал Томас, протягивая ему пистолет. – Ну-ка покажи мне, что ты способен прицелиться в человека и у тебя при этом не задрожит рука.
Наступило молчание, их глаза встретились вновь. Томас в расстегнутой белой рубахе стоял, широко расставив ноги. Симон сидел с пистолетом в руках.
– Чушь, – сказал он.
– Не способен, брат, – сказал Томас. – Ну, покажи мне, способен или нет.
– Пожалуйста, ежели это тебя развеселит, – согласился Симон с усталой гримасой. Он поднял пистолет. – Ну, доволен теперь?
– Жульничаешь, – сказал Томас. – Ты поставил его на предохранитель. Дай-ка. – Он взял пистолет из руки Симона, снял с предохранителя и отдал обратно. – Вот теперь порядок. Давай поиграем. Ты – борец за свободу, а я – доносчик. Я донес на тебя в гестапо. Они вот-вот явятся и заберут тебя. Поглядим, сможешь ли ты унять дрожь в руке?
И опять в наступившем молчании они не сводили друг с друга глаз.
– Кончай, – сказал Симон. – Это совершенно бессмысленно.
– Кто сказал, что бессмысленно? Что ты обо мне знаешь? Подумай-ка, в какой дом тебя занесло. В разгар оккупации мы купаемся в роскоши. У нас есть все, чего нет у других. Кто мы такие, по-твоему? Кто в этой стране наживается на войне? Пораскинь мозгами. Ты попал к коллаборационисту, дружок, а я женат на дочери коллаборациониста. Я ем его продукты, пью его спиртное и живу на его деньги. Его немецкие деньги…
– Вранье, – сказал Симон.
– Это истинная правда. Тебе бы следовало это понять давным-давно. Но ты ни шиша не понимаешь. Потеряв голову, ты в растерянности мечешься по городу и делаешь самое худшее из того, что мог сделать. Бросаешься прямиком в логово льва. Пока ты спал, мы позвонили в полицию. Они уже в дороге. Сейчас у тебя последняя возможность. Покажи мне, осмелишься ли ты воспользоваться ею.
Две пары глаз настороженно следили друг за другом. Пальцы Симона ощупывали пистолет, уголки рта подрагивали.
– Будь это правдой, ты держал бы язык за зубами, – проговорил он.
– Почему это? Откуда ты знаешь, может, мне все надоело? Войне скоро конец, а я поставил не на ту лошадь – может, мне вовсе не хочется, чтобы вы, такие замечательные и правильные, вываляли меня в грязи. А может, я просто игрок, может, мне нравится играть в орел и решку. Есть еще один вариант – я не решаюсь сделать это сам. Да мало ли какие есть варианты… Погляди на меня. Да не так, смотри внимательно. Это он серьезно? – думаешь ты. Уверяю тебя, я не шучу. Они придут, они уже едут, разве ты не слышишь, не чувствуешь этого в воздухе? Они придут с минуты на минуту, воспользуйся же возможностью, пока есть время. Подумай, во что ты влип, подумай о своих товарищах, которых ты предал, потому что вел себя как идиот. Или о Лидии. Подумай о Лидии. Соберись же с духом и покончи со всем этим. Черт возьми, ну давай же покончим с этим раз и навсегда…
Ладонь Симона сжала пистолет.
– Заткнись, заткнись, говорю тебе… или… клянусь Богом живым…
– Богом живым, ха-ха. Очень скоро ты попадешь к нему в руки. Через минуту, брат, они будут здесь, эти негодяи, они заберут тебя, и что тогда?… Тогда да поможет Бог твоим замечательным правильным святым товарищам. Ибо ты не из тех, кто способен молчать. Им не потребуется даже пальцем тебя тронуть, достаточно будет посадить в темную камеру и оставить там куковать, и ты сразу наделаешь в штаны и выложишь все, что знаешь. Потому что ты из породы тех, кто боится темноты. Ты боишься собственных мыслей, боишься всех и всего. Ты со своим здравым смыслом. Ты со своим братством, со своей священной человеческой солидарностью. Ты трус, брат, ты не годишься для этого ремесла, ты даже Не можешь употребить в дело пистолет. Ну докажи мне, что осмелишься… Ха-ха, клянусь Богом живым, не осмелишься. Не можешь. Не можешь.
Томас с белым лицом в белой рубашке стоял совершенно неподвижно и улыбался зеркально ясной улыбкой. Он видел, как дрожащими рывками поднимается черное дуло пистолета, видел, как лицо другого превращается в нечеловеческую маску с зияющей дырой рта посередине. Он ждал. Выстрела не было. Время замерзало, обращаясь в лед, в зеркально ясный прозрачный лед. Выстрела не было. Вот пистолет закачался, вот опустился– рывок за рывком, вот выскользнул из руки и упал на пол.
Симон сидел скрючившись, спрятав лицо в ладонях. Томас по-прежнему стоял прямо, ноги слегка дрожали, он закрыл глаза, потом открыл их. Наклонился, поднял пистолет и не глядя, отвернувшись, отложил его в сторону.
– Прости, брат, – сказал он. – Забудь, что я тебе тут наговорил. Все это, разумеется, полная чепуха.
У Симона затряслись плечи, дыхание стало прерывистым.
– Если бы ты знал,– проговорил он, не отнимая рук от лица, – если бы только знал…
– Я знаю, – торопливо перебил Томас. – Впрочем, нет, не знаю, – тут же возразил он сам себе, – лучше ничего не знать. Но то, о чем ты думаешь… лучше отступись. Предоставь это другим. Ты не способен… И не потому, что ты трус, – поспешил он добавить, – я отказываюсь от своих слов. Из нас двоих трус – я. Но на это ты не способен.
Симон медленно поднял голову и расширенными глазами посмотрел на него. Томас, избегая взгляда Симона, быстро огляделся, заметил серебряную фляжку Габриэля, взял ее и потряс. Она была пуста.
– Коньяка больше нет, – сказал он, подходя к шкафу, – придется удовольствоваться спиртом с эссенцией – пойлом, называемым также «eau de vie» [31]. – Он наполнил до половины стакан Симона, рука дрожала, жидкость пролилась на пол. – Прости, – сказал он. – Ну-ка, выпей, сколько сможешь. Внуши себе, что это необходимо. Прими как лекарство.
Симон послушался. Закрыв глаза, он с трудом сделал глоток. Томас поддерживал стакан.
