Лошади нырять не пожелали. Уперлись копытами — и ни в какую. Рагнару пришлось довести их до берега и оставить там под присмотром случайного прохожего — хотелось верить, что сторож будет лоялен к властям и не позарится на богатую добычу. С Улль-Брианом вышло проще. Несмотря на судорожные протесты, его спихнули в воду силой.
Жилище Лавренсия Снурра стояло совсем неподалеку. Это была чудесная теплая пещера, чистая и ухоженная, совершенно не похожая на его прежнее логово — сразу чувствовалась женская рука. Здесь все было как в настоящем 'верхнем' доме, только очень крупное, под стать хозяевам: накрытая вязаным покрывалом гигантская кровать с прорезными сердечками на спинках, со взбитыми белыми подушками, красивый посудный шкаф темного дерева, высотой с человеческий дом, стол, покрытый ажурной салфеткой, три стула с высокими спинками…
— На заказ делали! — Лавренсий Снурр с гордостью погладил когтистой рукой грубоватую столешницу. — А половики, — он указал себе под ноги, — Офелия сама ткет. Рукодельница!
Но главным новшеством была не дубовая мебель и не тканые дорожки в черно-бело-голубую полоску. Главное новшество лежало в огромной колыбели и попискивало голоском удивительно тоненьким для существа таких внушительных размеров.
— Его зовут Паскуаль! — оповестил счастливый отец. — Первенца Лавренсия Снурра зовут Паскуаль Снурр! Звучит, а?! Офелия предлагала назвать его Гайусом Октавианом, но я сразу сказал: никаких аполидийских имен! Аполидий — рассадник скверны! Сын Лавренсия Снурра должен носить патриархальное, благочинное имя! Пусть будет Паскуаль, сказал я, и Офелия согласилась! Ну как он вам?! Правда, красавец?
— Прелесть!!! — взвизгнула Ильза совершенно искренне. А Эдуард от неожиданности поперхнулся. Потому что внешность крошка Паскуаль имел, прямо скажем, спорную. Вот что Хельги писал по этому поводу в своем дневнике.
'Меня давно занимает вопрос: почему детеныши зверей, все без исключения, выглядят такими милыми и приятными, а отпрыски тварей разумных в младенческом возрасте совершенно отвратительны?
Увы, к маленькому Снурру это наблюдение относится в полной мере. Конечно, если бы мне пришлось выбирать между ним и детенышем человека или, там, сприггана, лично я предпочел бы Паскуаля. У него расцветка более креативная — в зеленую крапинку. Но в остальном… воздержусь от комментариев!
Но дамское восприятие младенцев, как правило (дисы исключение), лишено объективности — наверное, сказывается материнский инстинкт. К примеру, Ильза от Паскуаля в полном восторге. Целует его, умиляется, издает странные звуки, не имеющие отношения к членораздельной речи — что-то вроде 'у-тю- тю'. Только на руках таскать не может — он почти с нее ростом. А то бы непременно сделала это, она всегда так поступает с младенцами, независимо от степени их безобразия. И он, в конце концов, непременно бы на нее надул — младенцы всегда так реагируют на Ильзу. Не представляю, что за удовольствие она в этом находит?
Конечно, когда Паскуаль станет старше, я его тоже полюблю. Но пока стараюсь держаться подальше. Особенно когда он начинает плеваться…'
Пожалуй, Хельги был излишне суров. При всем своем внешнем безобразии наследник Лавренсия Снурра обладал одним неоспоримым достоинством: он был не из тех младенцев, что будят окружающих отвратительными криками. Он мирно спал сам и давал спать другим. Друзья отлично отдохнули за ночь. Плотно закусили рыбой. Еще раз обсудили ситуацию в Староземье. Правда, Лавренсий Снурр о происходящем наверху почти ничего не знал, сказал лишь, что утопленников в последнее время стало не в пример больше.
И только тогда Рагнар наконец вспомнил о лошадях, оставленных наверху!
Бедный, бедный прохожий! Могли он осмелиться нарушить приказ будущего короля? Не мог! Поэтому он так и сидел на берегу, замерзший и голодный, уверенный в том, что сидеть так ему придется до конца дней своих. А что еще он мог подумать? Представьте себе ситуацию: к вам подходит наследник престола, приказывает: 'Сторожи, пока я не вернусь, да не вздумай обмануть!' — затем широким, уверенным шагом направляется к ближайшей полынье и лихо ныряет под лед. Несчастный прохожий был в полном смятении: что делать?! И лошадей оставить нельзя — нарушишь высочайший приказ, и горестную весть о гибели принца нужно доставить во дворец, а других прохожих, способных помочь его горю, на переправе, как назло, нет ни одного. Так и провел он ночь, в страданиях телесных и терзаниях душевных. И представьте, что было с ним, когда Рагнар вернулся. Тем же путем — через полынью!
Только вид золота — в раскаянии Рагнар отвалил его столько, что хватило бы на целый дом с коровой в придачу, — вывел прохожего из состояния панического ступора. 'Не станет же утопленник расплачиваться за услугу деньгами?' — рассудил тот.
…За рекой Оттонские владения не заканчивались. Там лежали вассальные земли, принадлежащие многочисленным родичам Рагнара по отцовской линии. С ночлегом стало тяжелее. Рыцарь отказывался останавливаться в домах. Приходилось затемно, аки татям ночным, пробираться в сараи и на сеновалы и затемно же уходить.
— Если до теток дойдет, что я проходил мимо и не заглянул погостить, они мне потом всю плешь продолбят! — образно пояснил Рагнар.
— Давай заглянем и погостим! — Орвуд однозначно отдал бы предпочтение графским замкам, а не деревенским сеновалам.
— У всех не нагостишься! Тебе папашиного пира мало показалось?
— Не будем рисковать! — живо поддержал рыцаря Хельги…
Восемь дней ковыляли наемники по занесенным дорогам до оттонских границ. В лучшие дни, напрямик через лес, за этот срок можно было добраться до самого Буккена, даже пешком. Но лес утонул в непролазных сугробах. От лошадей, то вязнущих в снегу, то скользящих, как коровы на льду, пользы было немного — то и дело приходилось спешиваться и тащить их под уздцы, словно упрямых ослов.
— Пешком быстрее дойдем! — не уставал повторять Хельги, действуя всем на нервы. Друзья понимали: на самом деле демон-убийца никуда не спешит и печется исключительно о благополучии лошадей, жалеет гонять в непогоду.
— А нас тебе не жалко? — укоряла сильфида.
— Конечно, жалко, — смиренно кивал подменный сын ярла, — при такой черепашьей скорости езды неподвижно сидеть верхом очень холодно. Недолго и простудиться. Пешком нам будет гораздо теплее! — Потом он важно процитировал мудрое изречение иного мира: — Жизнь есть движение!
Лошадей оставили на границе. Но не потому, что прониклись состраданием к нелегкой участи четвероногих. По словам пограничных стражей, на землях севернее Оттона свирепствовала бескормица и сена нельзя было достать ни за какие деньги. За ним все направлялись в Оттон. Ходили слухи, будто один оборотистый десятник с приморского участка уже успел сколотить неплохой капитал торговлей через границу.
— Спекулянт! Контрабандист! На галеры его! — Рагнар сделал вид, что сердится, хотя на самом деле искренне радовался удаче доморощенного коммерсанта.
— А почему случилась бескормица? Разве лето было засушливым? — полюбопытствовал Хельги. Ему показалось странным: в Оттоне урожай — хоть отбавляй, а на сопредельных землях — голод.
Ответ начальника стражи — именно с ним вели беседу наемники — был не менее странным.
— Нет, лето было хорошим. Те, кто приходит к нам на границу, говорят, что они не успели заготовить сено.
— То есть как не успели?! Чем же они занимались все лето?! — Теперь возмущение Рагнара было искренним. О чем, мол, думают местные власти, позволяя своим подданным бездельничать все лето?
И прозвучал еще один странный ответ:
— Они говорят, что молились…
При всей своей внешней бесшабашности король Робер Оттонский был опытным воином и толковым
