Просто и легко. Даже жутко. Но разве она не об этом мечтала? Ну... почти об этом. Ее парень воплотил ее мечту и вложил ей в руки. Лучшего подарка нельзя и представить. Дженнифер прочистила горло. — Ты — мое счастье, — сказала она серьезно.
— Ну?!
Она повисла у него на шее, Алекс легко подхватил ее и закружил. Дженнифер подумала, что вот, наверное, таким и бывает счастье. Когда любимый человек заботится о твоих потребностях, как о своих собственных, это редкость. Значит, Алекса нужно ценить и беречь.
И еще Дженнифер подумала, что, если Алекс сделает ей предложение руки и сердца, она не будет долго сопротивляться...
Дженнифер повезло: ей досталось место у иллюминатора. Рядом с ней летела мамаша с дочкой лет одиннадцати, не по годам, правда, развитой: юная барышня то и дело строила глазки парню, который сидел через проход, листала женские журналы и подкрашивала ресницы, глядя в карманное зеркальце. Очень скоро они, кстати, стали похожи на кукольные, но наивная особа полагала, что добилась нужного эффекта, и пыталась обратить внимание матери на свои достижения. Мать в это время смотрела какую-то комедию и была, по-видимому, крайне поглощена сюжетом.
Дженнифер с любопытством наблюдала за людьми, считая, что это вполне достойное будущего писателя занятие, но смотреть на облака, проплывавшие вокруг, было несравнимо приятнее. Ей прежде не доводилось путешествовать самолетом, и она жадно впитывала впечатления. Думать о том, что ждет впереди, было волнующе, восхитительно и странно.
Три месяца жизни в бешеном темпе Нью-Йорка. Три месяца настоящей работы на настоящее издательство! Три месяца вдали от Алекса...
Она задумчиво покрутила на безымянном пальце колечко из белого золота. Перед отъездом Дженнифер они пережили маленький медовый месяц. Столько нежности Дженнифер не испытывала к Алексу никогда прежде, и никогда прежде их связь не была крепче. Когда вечером перед отлетом Алекс пригласил ее на ужин в китайский ресторан, и в пирожном вместо предсказания она нашла это кольцо, Дженнифер едва не расплакалась. Алекс был бесподобен: романтичен, внимателен... Он не сделал ей предложения в полном смысле слова, но в этом Дженнифер видела его благородство: он ведь в ущерб себе оставлял ей свободу!
Свободу... То, чем Дженнифер дорожила больше всего на свете.
— Дженни, я хочу, чтобы ты взяла это кольцо как знак моей любви и преданности, того чувства, что связывает меня с тобой. Я не прошу тебя сейчас принимать какие-то решения и отвечать на вопрос, которого я не задаю. Просто возьми и носи его. Я буду тебя ждать. Пусть оно тебе об этом напоминает.
Тут в глазах Дженнифер все-таки заблестели слезы, и она позволила им скатиться по щекам, оставив блестящие дорожки. Она смотрела на Алекса — светлые глаза взволнованно сверкают, брови чуть сведены, прядь волос небрежно спадает на лоб. Вот он, мой мужчина, думала Дженнифер. Мой единственный, неповторимый и самый лучший. Тот, что мне предназначен.
Когда рядом надежное плечо, на которое всегда можно опереться, можно добиться всего на свете и осуществить самые смелые желания. Это даже лучше, чем пылкая влюбленность или сводящая с ума страсть. Если ты влюблен, то уже ни во что другое не вложишь душу, улыбалась себе Дженнифер. А передо мной по-прежнему лежит мир, который нужно завоевать.
И теперь этот самый мир раскинулся под крылом самолета. Дженнифер во все глаза смотрела вниз, туда, где уже угадывались очертания города и блестящими серебристыми лентами опоясывала Манхэттен вода.
Она закусила губу, чтобы не рассмеяться от самого что ни на есть детского ощущения восторга и предвкушения праздника. Пусть ее запрут в редакции какого-нибудь модного журнала, пусть заставят три месяца сочинять подписи к фотографиям с показов одежды, она все это сделает блестяще и будет счастлива каждым днем, проведенным в этом безумном и прекрасном городе!
У Дженнифер было ощущение, что она — героиня сказки, которая приближается к логову дракона. Она еще не знает, чем все закончится: поглотит ли ее жадное до крови и слез чудовище или же она сумеет перехитрить его и выберется из пещеры обладательницей драконьих сокровищ. Она буквально чувствовала, как эти несметные богатства и лучшие творения человеческих рук мерцают в полумраке пещеры. А как они вспыхнут, если живительные солнечные лучи коснутся их!
Дженнифер, как жажду или голод, чувствовала потребность донести до других людей свое видение мира. Кого-то утешить. Кому-то подать надежду. Кому-то добавить красок и граней в жизнь. Для кого-то перевернуть всю картину мироздания с ног на голову...
Она любила красивые и необычные слова, звучные их сочетания и предложения, в которых чувствовался ритм. Еще она любила читать. И любила записывать свои наблюдения и мысли. Иногда они превращались в настоящие литературные этюды — вроде бы еще не самостоятельные произведения, но уже что-то.
В юности Дженнифер, как и все, писала стихи, но теперь вспоминала об этом без энтузиазма: ее раннее словотворчество казалось ей самой ужасно слабым.
Ее душа просила чего-то величественного.
И вот — самый величественный в мире город, где можно все увидеть и всему научиться.
В аэропорту она ожидала увидеть кого-нибудь с плакатом Университета Вашингтона: она неоднократно видела в кино, как кого-нибудь встречают. Ей пришлось изрядно понервничать: Дженнифер вертела головой, пытаясь рассмотреть этот плакат, но именно его не было. Встречали «Доктора Джона Рипли», «Миссис и мисс Маккей», кого-то из «Юнион банк» или того, кто прилетел в этот самый банк по делам... Никто не держал таблички ни с ее именем, ни с эмблемой принимающего университета, что было совсем неприятным сюрпризом.
Промаявшись двадцать минут в надежде, что кто-нибудь все-таки придет по ее душу, Дженнифер извлекла из сумки приглашение и нашла на листочке адрес: Восьмая авеню, 134. Отлично. Значит, нужно добираться самой. Всего-то. Дженнифер изо всех сил старалась не обращать внимания на шевельнувшееся внутри нехорошее, неуютное чувство.
Как только она вышла из аэропорта, ее, не успевшую опомниться, и ее чемоданы, которым было все равно, подхватил колоритный таксист — здоровенный чернокожий детина — и усадил в свое солнечно- желтое авто.
Дженнифер назвала адрес. Он кивнул и включил счетчик. По дороге Дженнифер едва успевала вертеть головой, охать и ахать от волнения, восхищения и даже в некотором роде благоговейного трепета: она никогда не думала, что нью-йоркские небоскребы такие высокие...
Таксист болтал без умолку, объясняя, по какому мосту они едут, что слева, что справа, и при этом за те двадцать пять минут, что заняла поездка до Восьмой авеню, умудрился вытянуть из Дженнифер почти всю информацию, которой та располагала: кто она, откуда, зачем приехала, что за колледж окончила, где хочет стажироваться, на кой черт ей вообще это сдалось, сидела бы дома да держалась за хорошего парня, ребятишек бы ему нарожала...
У Дженнифер голова шла кругом, и она оставила ему на чай гораздо больше, чем предполагала изначально. Когда она выбралась из машины, у нее было такое чувство, что ее пропустили через мясорубку. Ну, если не всю, то мозги уж точно.
Перед ней высилось здание высотой этажей в двенадцать-пятнадцать, невысокое для этого города, но очень длинное и выстроенное подковой. Его фасад напоминал расчерченное восковым карандашом выпуклое зеркало — окон было больше, чем стен.
В холле было очень много народу, Дженнифер не сразу сориентировалась и поняла, что это люди, приехавшие по той же программе стажировки, что и она. И многие, судя по тональности речи, были недовольны тем, как все получилось. Дженнифер пришлось потолкаться в толпе, найти администратора, зарегистрироваться, но, вместо того чтобы сказать что-нибудь вразумительное, ее отправили на установочную конференцию в аудиторию на шестом этаже. Дженнифер кое-как затолкалась в лифт со своими двумя чемоданами и небольшой сумкой через плечо. Чувствовала она себя глупо. Могли хотя бы
