Впрочем, в окрестности их было не так уж много, этих людей. Деревня в шести километрах внизу, вырубка еще не производилась. Он их не любил, потому что боялся показывать им свое лицо. «С гор» интересовал его возможно даже меньше, чем иных лесников. Он слушал рассказы о скрывающемся Кровавом Васыле, рассматривал свое лицо, умываясь в ручье, и беспечно пересекал редко встречаемые следы незнакомца. В первое время после того, как он вынужден был оставить работу в качестве начальника строительства моста, Колтубая, словно к водке, тянуло в деревню, где теперь жила Нина. В его воспоминаниях обе сестры сливались в одно целое. То он помогал покойной нести выстиранное белье, то с Ниной ждал рассвета, лучи которого пробивались сквозь редкие, как штакетник, доски сарая. Когда-то. А теперь он хотел упасть перед ней, как перед непреодолимым порогом невозможного уже на свете дома, и только сказать, кем был, а вернее, кем не был.
К реальности его вернули чьи-то шаги: это Алексы встал со скамьи и подошел к зарешеченному окну.
— Сейчас нас вызовут… — успокоил его равнодушным голосом Колтубай.
До сих пор победитель и побежденный не разговаривали друг с другом.
— Сейчас? — спросил Алексы и тяжело сел назад. Колтубай подумал, что уже что-то подобное видел в налоговом управлении, где крестьяне с тем же упорством отчаяния ждут своей очереди.
— А чего ты, собственно, сидел в этих горах, а? — спросил Колтубай. Он знал, что незнакомца может успокоить только допрос.
Алексы посмотрел на него и уже открыл было рот.
— Черт, — сказал он.
— Ну… — поторопил его Колтубай.
— Молчи, — крикнул Алексы.
В дверях появился подофицер.[25]
— Чего вам? — спросил он тихо, с угрозой. Когда дверь за ним закрылась, они поняли, что их рассматривают как соучастников.
Колтубая ввели в небольшую комнатенку офицера следственного отдела. Второй человек с трудом мог поместиться тут же перед столом. Протоколист отсутствовал, да и трудно было бы ему здесь уместиться. В руках у молодого офицера был паспорт Колтубая.
— Только не будем врать, хорошо?
— Хорошо, я хочу говорить с шефом.
— Ха, высоко берешь.
— Ну тогда с воеводским шефом.
Офицер поднял брови вверх.
— Фамилия?
— Читайте, — пожал плечами Колтубай. У него было скучающее выражение лица.
— В таком паспорте? — удивился офицер. — Об этих бумажках, — он бросил перед Колтубаем его паспорт на имя Казимежа Мосура, — даже не будем говорить. Достаточно посмотреть на год рождения и на вашу седую голову. Мальчик. По документам. А по роже — старый разбойник…
— Только это и подлинное, — сказал каким-то хрипловатым голосом Колтубай. — Только фотография и дата рождения настоящие… Фамилию я придумал себе сам.
Офицерик сел на стуле поудобней, убежденный, что подследственный начинает сознаваться.
Даже когда Колтубай оказался в одиночной камере в конце коридора, то и тогда у него не появилось ни тени тревоги. Офицерик, не поверивший его заявлению, начинал ему надоедать. Только одно его удивило: в какой-то момент следователь вышел, и Колтубай отлично слышал, как тот велел заказать телефонный разговор. Заказать — значит, междугородный, подумал он, сохраняя полное спокойствие. Минут через тридцать офицера куда-то вызвали. Колтубай ждал, устав от стояния, когда тот вернется и предложит ему сесть. «Попрошу чаю», — решил он.
Офицерик вернулся мрачный как туча. Задав Колтубаю еще несколько вопросов, он неожиданно отослал его в камеру. И только когда Колтубай уже лег на лавку и подложил руки под голову, он почувствовал первые признаки беспокойства. Это оно охватило его наряду с усиливающейся жаждой. Алексы, «С гор», находился в соседней камере в еще более беспомощном положении. Если шефа нет на месте, то он должен отреагировать, когда вернется в управление. Надо ждать. Беспокойство переросло в боязнь, что за это время упрямый офицерик может устроить ему очную ставку с Ниной. Он ненавидел страх и ненависть, которые когда-то порождал в людях.
Потом вскочил Алексы. Долго стучал, пока низкие своды не отозвались эхом. Он просто скажет офицерику: «Послушай, это я ликвидировал провидныка УПА. Два года тому назад возле Рудли. Если нет шефа, спроси кого-нибудь из воеводства».
Через некоторое время послышались приближающиеся шаги надзирателя. Заскрипел глазок.
— Проведи меня к следователю, — закричал Колтубай.
— Спи, скотина, ночь, — был ответ.
Никем не вызываемый, Колтубай просидел в камере весь следующий день. Он начинал проклинать свою договоренность с майором, что только тот должен был знать о действиях его чоты и иметь право доступа к делам.
«Видимо, он выехал на акцию, и я буду здесь гнить несколько дней», — кипел Колтубай. Сыгранная роль Кровавого Васыля оборачивалась теперь гротеском параши, обеденной манерки, далеких шагов часового. То, чему он научился в роли Васыля, теперь пригодилось: ожидание. Тогда он ждал контактов, ждал акций, целыми днями ждал в «лисьей норе» — бункере сигнала, что чота СБ должна идти на встречу провидныка. А потом лес и школа ожидания, уже без надежды на быстрые перемены, ожидания, чтобы прошло время, а с ним ослабели бы и воспоминания, память о прошлом. Сейчас ему пришлось ждать всего лишь один день, а он уже устал выше всякой меры. Но не страхом — как раз его-то он и не чувствовал, не было причин. К вечеру он все-таки смирился с мыслью, что боится своего следователя. Мучительное беспокойство проистекало от того, что тот мог действовать, пользуясь отсутствием в воеводстве майора. Если он допрашивал Алексы, то у него было легкое — всего лишь 16 километров пути — подтверждение достоверности его показаний о Колтубае: сестра, учительница из села Пасека. Был один человек, которого Колтубай боялся в своих воспоминаниях, — Хелена. Он помнил ночи, полные кошмаров, когда, будучи начальником строительства моста, пешком тащился к тому месту, где обрывался железнодорожный путь, сидел, коченея на полотне, и тосковал до начала работы и с тоской, как небесной благодати, ожидал той минуты, когда можно будет покрикивать на ленивых крестьян. Со времени последней встречи с Ниной этот кошмар прошел. Нина была жива, и это каким-то образом освобождало его от плохих мыслей о Хелене. Теперь он видел в девушке свой «дом». Место, где он мог быть обыкновенным человеком. Колтубай помнил мосток, на котором они встретились с ней у реки, и постоянно хватался за него, как если бы тот был последним местом, где он был незамаранным.
Чем дольше он находился во власти этого гротеска, тем сильнее боялся Своего следователя. Следователь мог вытащить его пред очи Нины.
На следующий день утром к Колтубаю пришел часовой.
Нина сидела на стуле у стены, выпрямившись, как за школьной партой. Он не успел на нее взглянуть. Лишь боковым зрением отметил ее присутствие. Он смотрел на следователя.
— Оглянитесь, — следователь показал в ту сторону, где сидела Нина.
Колтубай посмотрел на нее. Он увидел очень бледное лицо с широко открытыми от удивления глазами. Потом в них появилось беспокойство, и он сразу понял, что она его узнала. Губы ее дрогнули, потом яростно сжались. В каком-то замедленном темпе Колтубай мысленно повторил одну и ту же фразу: «Это я тогда нес белье с речки. Мы пели».
Нина отрицательно мотнула головой.
— Увести, — приказал офицер, показав часовому на Колтубая.
Трясясь в тюремной машине, Колтубай цинично думал о том, что если бы не шеф, на очную ставку к
