Он сказал, как выстрелил, – она даже вздрогнула.
– Нормально.
– Чушь!
– Нет, ну, конечно, не совсем нормально! – закричала она, замахав рукой от раздражения. – Они разрезали ему грудь, разняли в разные стороны ребра и вставили четыре шунта в сердце, которое слишком слабо, чтобы справиться самостоятельно с потоком крови. И ты еще спрашиваешь, как он сейчас? Вы оба в жизни не сказали друг другу доброго слова. Чего ты хочешь от него теперь?
Он приблизил глаза к самому ее лицу. – Я просто должен знать, пойдет ли ко всем чертям работа, из-за которой я рву себе кишки, когда хозяин окочурится.
Шейла отвернулась. Кэш запустил в свои волосы обе пятерни, зачесывая их на несколько секунд к затылку и снова позволяя им упасть на лицо. И при этом беззвучно ругался по-английски, по-французски и на том смешанном языке, который перенял у матери.
– Посмотри, – наконец сказал он, подводя ее к двери, – видишь, лесорубы пришли справиться о нем. Я опять звонил в Бель-Тэр, но не мог добиться ни одного вразумительного слова. У Хоуэла язык примерз, как у мороженой рыбы. Я же должен что-то сказать рабочим.
Несколько успокоенная его деловым тоном, она с каменным лицом повернулась к нему.
– Скажи, что он чувствует себя так, как предполагалось. Доктор обещает, что завтра Коттону должно стать чуточку лучше. – В ее глазах мелькнуло что-то жалкое. – Если вообще станет.
– Спасибо.
– Можешь приходить, узнавать.
– А тебе еще не прописали постельный режим?
– Я что-то тебя не понимаю…
– Койку тебе здесь еще не выделили? Очень уж дерьмово ты выглядишь.
– Как вы изысканны в комплиментах, мистер Будро!
– Да, я действительно немного польстил тебе. На самом деле все гораздо страшнее. Когда ты в последний раз ела горячее? А спала хоть несколько часов подряд? Когда принимала ванну? Почему ты так терзаешь себя из-за его болезни?
– Я не терзаю.
– Неужто?
– Нет. И я не нуждаюсь в том, чтобы ты говорил мне, как плохо я выгляжу. – Она вздернула голову кверху. – Я распоряжусь, чтобы Кен выдал деньги по ведомости в пятницу. Пока ты рвешь кишки ради компании, тебе будут хорошо платить за твои старания.
Она ушла, оставив его ругаться среди искусственных деревьев.
Доктор Коллинз вышел в зал ожидания на следующий день. Было около двух часов. Она сидела, прислонившись головой к стене. Сев рядом, он взял ее за руку, и она приготовилась к самому худшему.
– Мне бы не хотелось показаться безответственным оптимистом, но у вашего отца заметные признаки улучшения, – начал он.
– Слава Богу! – Она облегченно вздохнула. Доктор сжал ее руку.
– Я считаю необходимым подержать его в послеоперационной палате еще по крайней мере неделю. Но я уверен, что критический момент миновал.
– Можно, я зайду к нему?
– Да, можно.
– Когда?
– Через пять минут, в течение которых я предлагаю вам причесаться и подкрасить губы. Я думаю, вы не хотите насмерть перепугать моего пациента после всего, что он благополучно миновал?
Она улыбнулась в ответ.
Через пять минут она вошла в послеоперационную палату, куда уже заходила к нему, и в первую очередь отметила живой цвет его лица. Кожа утратила серый оттенок. Сиделка вежливо удалилась, дав возможность Шейле побыть наедине с отцом.
Нагнувшись к нему, она дотронулась до его волос.
Он открыл глаза.
– Ты поправишься, – прошептала она, приглаживая пальцем кустистую серую бровь, которая вновь своевольно топорщилась. – Когда тебе станет лучше, я тебе все объясню.
Она облизала губы, совершенно забыв о помаде.
– Но я хочу, чтобы главное ты узнал сейчас, потому что это правда.
Она умолкла, ей хотелось убедиться, что он в сознании и внимательно слушает ее.
– Я никогда не была беременна. Я никогда не делала абортов и никогда не убивала твоего внука. – Она положила руку ему на щеку. – Папочка, ты слышишь?
Его глаза наполнились слезами. Она получила свой ответ.
– Я никогда не лгала тебе за всю мою жизнь. Ты же знаешь. Я и теперь говорю правду. Клянусь нашим
