— А, понятно. Случилось небольшое недоразумение, — поясняет Карл и просит: — Давайте лучше продолжим.
Зак и Люк, стоя плечом к плечу, сообщают о полете вниз головой с железнодорожного моста в реку Сан-Лоренцо. Немного странно наблюдать, как они рассказывают: несколько слов говорит один, затем подхватывает второй, и так по очереди, будто у них на двоих один ум и два рта.
За близнецами выступает Джерри с занятной повестью об автокатастрофе, окончив которую, он предлагает всем и каждому потрогать торчащие наружу мозги, на что соблазняются только близнецы.
Я поднимаюсь было, чтобы нацарапать свой рассказ на доске, но Рита кладет свою руку на мою и удерживает меня на месте.
— Энди воскрес после автокатастрофы, в которой он сильно пострадал и теперь не может говорить, — объясняет она, с улыбкой глядя на меня. — Зато он прекрасно умеет слушать.
Сижу и смотрю на Риту, очарованный движением сочно-красных губ, облекающих в слова то, что должен был сказать я. Она делится со всеми моей историей, и это честь для меня.
Затем Рита приступает к повести о собственном самоубийстве. Об одиночестве и безысходности, о том, как была изгоем среди людей — ни друзей, ни компании, ни чувства духовной близости. Однажды, доедая на кухне своей крошечной квартиры остатки пиццы под музыку группы «The Smiths», она схватила столовый нож и полоснула по запястьям, а потом перерезала себе горло. Без раздумий. Без всяких записок. Просто надавила лезвием и перерезала плоть.
Раньше она не так преподносила свою историю. Ее рассказ всегда был кратким и сухим — торопливое перечисление фактов, которых она стыдилась. На этот раз никакого стыда. Никаких угрызений совести.
— До сих пор помню, как чувствовала себя, когда увидела лужу крови на полу, — говорит Рита. — Как меня покидали силы, как убывала жизнь, помню ощущение, что мне удалось покончить со своим унылым существованием — и все это лишь для того, чтобы два дня спустя очнуться в морге и обнаружить, что я не умерла.
Все понимающе кивают, а у Джерри вырывается сочувственное: «Вот облом!»
— Однако хотя среди живых я так и осталась изгоем, — продолжает Рита, обводя взглядом сидящих полукругом зомби и останавливаясь на мне, — больше я не чувствую себя одинокой.
Будь у меня возможность залиться румянцем, сидел бы сейчас как с ожогом лица третьей степени.
Рей представляется и рассказывает, как его подстрелил из ружья скорый на расправу землевладелец, как выгнала из дома жена, и как он поселился в зернохранилище. Затем встает, открывает рюкзак и вручает каждому по банке «роскошного рагу». Некоторые члены группы скептически рассматривают содержимое, но мы с Джерри и Ритой готовы поручиться за качество, и, кажется, это всех удовлетворяет.
О собственной смерти от рук мужа Наоми отчитывается зло и кратко. Вслед за этим она закуривает одну из своих напичканных формальдегидом сигарет, затем, подчинившись требованию Хелен, тушит сигарету. Как всегда, о пустую глазницу.
Ох, и любит же она выставить напоказ свои переживания.
Бет, гостью Наоми, убил пьяный водитель. Сейчас она обитает в доме своих родителей и младшей сестры. Лицо и кожа черепа у девочки исчерчены швами, правая сторона головы обрита наголо — врач пытался остановить кровоизлияние в мозг.
— Как тебе живется в семье? — спрашивает Наоми.
— Мама постоянно плачет, — рассказывает Бет, нервно теребя волосы на правой стороне головы. — Папа теперь почти все время проводит на работе. А сестра приводит друзей — на меня поглазеть.
Слушая Бет, я не могу не думать об Энни. Интересно, что хуже: иметь дочь-зомби, или самому быть зомби при живой дочери? Полагаю, хорошего мало в обоих вариантах, но если бы мне выпало быть живым, я хотя бы имел право воспитывать собственную дочь.
Я стараюсь не думать об Энни, о том, чем она занимается и как я по ней скучаю. Нет ничего естественного в том, что отец стремится забыть дочь. Однако если вам запрещают общаться, то раздумья о ней принесут лишь невыносимую боль.
Иной раз при виде других детей, играющих или возвращающихся домой из школы, мне чудится голос Энни, ее смех. Порой я будто чувствую аромат ее волос. Она обожала бальзам «Тропические фрукты».
Прослушав историю Бет, Джерри наклоняется ко мне:
— Потрясная телка, чувак!
— Джерри, ей только шестнадцать лет! — возмущается Рита.
К тому же у нее обрито полголовы. И лицо как поле для крестиков-ноликов.
— И что с того? — говорит Джерри. — Потрясная шестнадцатилетняя телка.
Он отхлебывает виноградную газировку, достает из кармана «Алтоидс» и засовывает в рот две освежающие таблетки.
— Удивительно крепкая мята, — ухмыляется Джерри.
Чтобы освежить его дыхание, таблеткам мало иметь вкус удивительно крепкой мяты.
Затем Хелен рассказывает о том, как ее застрелили из дробовика, когда она пыталась уладить семейную ссору одного из пациентов. Закончив, она поворачивается к своему гостю. Его шикарный костюм и дорогой галстук здесь не совсем к месту. Благодаря недавнему ускоренному курсу по применению тональных кремов, маскирующих карандашей и пудр, могу точно сказать, что он в гриме.
— Я познакомилась с Йеном год назад, когда еще была жива, — докладывает Хелен, — а узнала, что он один из нас, только на прошлой неделе. Думаю, его история всем вам покажется в какой-то степени исключительной. И, быть может, воодушевляющей.
Как-то раз субботним вечером Йен, тридцатидвухлетний юрист, напился допьяна, упал в переулке, шваркнулся головой об асфальт, вырубился и во сне захлебнулся рвотой.
Ага. Воодушевляет. Ничего не скажешь.
— Шесть часов спустя я очнулся, — говорит Йен. — Заметил, что со мной происходит неладное, только когда залез в душ. Мне было нехорошо. Нельзя сказать, что тошнило, просто внутри что-то работало не так. Да, и еще я чувствовал запах, который никак не исчезал. Я истратил целый кусок мыла и полбутылки шампуня, но от меня все равно разило.
— Когда же вам стало ясно, что вы уже не живой? — спрашивает Хелен.
— Пожалуй, после душа. Я заметил, что изменился цвет лица — стал сероватым, а от дыхания на зеркале не оставалось следов. Дышал, дышал на него — все впустую. Затем проверил пульс. И снова упал в обморок.
Раздается гогот Джерри. Остальным не смешно.
— Придя в себя, я решил, что мне приснился кошмар. Неужели я могу быть мертвым? Потом до меня дошло, что все это случилось на самом деле, и я разнес вдребезги зеркало, унитаз и несколько плиток на полу в ванной. Покончив с битьем, сел и попытался заплакать, пока не почувствовал, что меня того и гляди вырвет. И снова заснул. Проснувшись, облился как следует дезодорантом и одеколоном, сходил в магазин и запасся еще двумя бутылками одеколона, зубной пастой, жидкостью для полоскания рта, мылом, шампунем, дезодорантом и кучей косметики. Весь остаток ночи провел перед зеркалом — накладывал грим, пока не стал выглядеть почти естественно.
Должен признать, по части естественности грима Йен меня уделал. Нужно спросить, что у него за тональник. И маскирующий карандаш тоже пусть посоветует.
— А зачем вам понадобился макияж? — интересуется Рита.
— Чтобы продолжать работать, — отвечает Йен. — Я адвокат, хорошо зарабатываю, у меня прекрасный дом. Не хотелось всего этого лишиться.
Все молчат, пока, наконец, в разговор не вступает Наоми:
— Никто не знает, что вы труп?
— В конторе пока все тихо, — говорит Йен. — Но от свиданий я отказался. И от тренировок в спортзале. И от тенниса. И собаку пришлось отдать, потому что пес беспрестанно вертелся вокруг меня.
Мне об этом можете не рассказывать.
— И как давно вы ожили? — задает вопрос Хелен.
— Три недели назад, в воскресенье.
Слышен изумленный шепот.
