приключилась.
Врач сказал, что мотоциклист в очень тяжелом положении, хотя обещал сделать все, что в его силах. Но когда раненый сможет давать показания и будет ли давать их вообще? Нет, надо искать Кравцова. Кстати, его жена живет в городе. Где же ее адрес? Ах, вот он. Данилов прочитал на клочке бумаги: «Первомайская, 26».
Он подумал, взять ли с собой кого-нибудь из ребят. Но они спят, не стоит будить. Лучше с Быковым.
В сенях послышались шаги. Данилов зажег фонарь.
– Кто там?
– Я, товарищ начальник, – вошел Быков, щурясь от света. – Вам телеграмма из Москвы.«НАЧАЛЬНИКУ ОПЕРАТИВНОЙ ГРУППЫ МУРА
ДАНИЛОВУ
СРОЧНО!
СПЕЦСООБЩЕНИЕ
9 августа сего года работниками отделения Муштакова в районе Тишинского рынка был обнаружен Шустер Владимир Григорьевич, он же Володя Гомельский. Из-за ошибки оперуполномоченного Петрова разыскиваемый ушел из-под наблюдения. По нашим данным, Шустер В.Г. часто появляется на рынке и в прилегающих к нему переулках, занимаясь спекуляцией драгоценностями. Предлагаю вести разработку Шустера параллельно с оперативными мероприятиями в райцентре, для чего откомандировать в Москву одного из работников вашей группы.
Начальник МУРа».
Данилов
– Вы врываетесь ко мне ночью, и меня и Кравцова никто не может защитить. Я осталась за чертой? Всю жизнь учила детей гражданственности, объясняла им советскую Конституцию, а теперь законы общества не распространяются на меня?
– Конечно, я пришел к вам ночью, нарушив правовые нормы. Я вообще не должен был приходить.
– Так зачем же вы пришли?
– Для того, чтобы не вызывать вас в райотдел. Для того чтобы никто не знал о нашем разговоре.
– Что вам надо?
– Где ваш муж?
– Не знаю.
– Неправда. Обманывая меня, вы сами ставите себя за черту.
– Я не знаю.
– Вы учите Конституции, но нарушаете ее основное положение – скрываете врага общества.
– Он не враг.
– Кравцов служил у немцев бургомистром. Не так ли?
– Он выполнял задание райкома.
– Вполне возможно. Но почему уже почти год он прячется в лесу или еще где-то?
– Он выполнял задание райкома…
– Я это уже слышал, но почему же об этом никто не знает?!
– Мой муж спас город от взрыва, он…
– Это эмоции, а мне нужны факты.
– Он ранен кулаками, воевал с белофиннами.
– Прошлое.
– Вы не имеете права так говорить со мной!
– Имею. Мне его дала все та же Конституция.
– Он выполнял задание…
– Послушайте меня. Вашего мужа перед войной исключили из партии.
– Он мне сказал, что его восстановил подпольный райком.
– Факты?
– У нас во время оккупации был Васильев.
– Секретарь райкома? Это он сказал?
– Да.
– Факты, где факты?
– Отряд ушел, я не знаю, почему они не сообщили о муже.
– Кто знал о его связи с отрядом?
– Начальник НКВД и Васильев.
– Ваш муж подозревается в убийстве Ерохина.
– Этого не может быть!
– Все может быть, особенно сейчас. Почему он прячется?
– Он боится, вы же сами знаете, чего боятся люди.
– Знаю. Но я знаю и другое: честному человеку нечего прятаться, правда всегда найдет дорогу. И помните, что если он большевик, вернее, опять стал им, то ему незачем прятаться. Я ухожу и прошу передать ему, что он сам должен найти меня. Найти и рассказать об убийстве Ерохина.
Полесов
Врач вышел, и они остались втроем: мотоциклист, весь забинтованный, похожий на белую тряпичную куклу, сестра и он. Окно в палате было раскрыто, и поэтому горела синяя лампочка. В свете ее особенно резко выделялась обмотанная бинтами голова.
После операции, когда хирург пообещал Данилову, что мотоциклист будет жить, Иван Александрович приказал Полесову остаться. Во-первых, для безопасности задержанного, во-вторых, надеясь на то, что в бреду раненый скажет что-то важное для следствия. В палате было тихо, только раненый дышал тяжело. Казалось, что работает старая, изношенная паровая машина. Степан даже представил ее мысленно: текущие трубки, разработанный сухопарник, разношенные цилиндры. Точно такая стояла у них в техникуме когда-то. На ней практиковалось несколько поколений будущих специалистов по ремонту подвижного состава.
Он вдруг поймал себя на мысли, что не думает о задержанном как о человеке и что это сравнение с машиной в другой ситуации никогда бы у него не возникло. Он не жалел мотоциклиста, а думал только об одном, как вытянуть из него показания. И сам внутренне подивился своему равнодушию. Даже постарался представить раненого среди дорогих и близких тому людей. Но так и не смог этого сделать. Он видел только вскинутый автомат, челку, упавшую на потный лоб, и прищуренные пустые глаза.
Этот человек сам сделал выбор, став за черту. А за ней для Степана находились только враги. И если до войны, как понимал Полесов, многих можно было еще спасти, перевоспитать (ярким примером тому служил Мишка Костров), то те, кто остался за чертой в самое трудное для страны время, сами вынесли себе приговор. И разговор с ними должен быть коротким.
Время тянулось бесконечно. Но именно это долгое однообразие успокаивало его, и Полесов постепенно начал думать о вещах приятных ему. Он вспомнил Клавдию и ее сильные, ловкие руки, накрывавшие на стол. Он пытался восстановить в памяти их разговор за столом, но детали его, как оказалось, забыл начисто. Главное же он запомнил. Они все-таки договорились встретиться. Степан сказал, что позвонит ей утром и уточнит время. Конечно, он может сказать Данилову, что надо еще раз сходить в Глуховку, поговорить с людьми, посмотреть. Но сама ложь претила ему, и он решил просто объяснить Ивану Александровичу все как есть, без уверток и глупой выдумки. Данилов поймет его, наверняка поймет.
Раненый застонал, сначала тихо, потом громче, заскрежетал зубами. Степан тронул сестру за
