– Только его брат.
– Что было потом?
– Когда немцев выбили, они прятались с неделю у меня, Станислав с Бронеком, Колугин и Серый. А потом они закопали какие-то ящики в сарае и ушли.
– Куда?
– Этого я не знаю.
– Допустим. Часто вас навещал Станислав?
– Раза два в неделю.
– А он не боялся приходить к вам?
– Вам не понять этого. Он меня любил.
– Что вы собирались делать дальше?
– Стасик говорил, что они должны кое-что сделать и тогда у нас будет много денег, мы уедем в Ташкент.
– Он приходил один?
– Да.
– А после его смерти?
– После его смерти пришел Бронислав и просил меня помочь ему. Он назвал мне несколько фамилий. Об этих людях я должна была передавать ему или Колугину все, что услышу.
– В числе названных была фамилия Ерохина?
– Да.
– Что вы еще передавали?
– Многое. Все переговоры милиции и НКВД, сообщения о вашем приезде, о том, что в Дарьине нашли свидетеля.
– Так, ясно. Кто был у вас сегодня?
– Я его видела впервые. Он был от Бронислава, звали его Константин.
– Зачем он находился у вас?
– Бронислав сказал, что для связи. Ему было необходимо знать, что вы собираетесь предпринять.
– Кстати, он не дарил вам никаких украшений?
– Нет. Наполеона, как я уже говорила, мне подарил Стасик.
– Хорошо. На сегодня все. Подпишите протокол. – Данилов повернулся к Белову, сидевшему за столом у окна: – У тебя все готово?
– Так точно.
– Дай подписать и отправь в райотдел.
Данилов и Костров
«Ах ты, Мишка, Мишка. Вот ты какой стал, мой крестник. Старший сержант, две медали «За отвагу». Молодец, ай какой молодец!» Данилов глядел на Кострова, на гимнастерку его ладную, на медали и радовался. Нашел-таки дорогу свою в жизни бывший вор Мишка Костров. Впрочем, нашел он ее давно, еще до войны, только шел по ней неуверенно, как слепой, палочкой дорогу эту трогал. А теперь его ничто не заставит свернуть с нее. Настоящим человеком стал.
– Ну что, Михаил, теперь давай поздороваемся.
Они обнялись. И постояли немного, крепко прижавшись друг к другу.
– Вот видишь, беда какая у нас.
– Это я, Ван Саныч, виноват. Я упустил гада. Эх! – Мишка скрипнул зубами, замотал головой. – Я бы его за Степу…
– Еще успеешь. Я тебе эту возможность предоставлю. Ты где служишь?
– После ранения при комендатуре нахожусь. А так я в разведроте помкомвзвода был. Подбили меня, попал в госпиталь, потом в команду выздоравливающих, ну а затем сюда. Правда, говорят, временно. Иван Александрович, – Мишка заглянул в глаза Данилову, – как там мои?
– Нормально. Заезжал к ним, продуктов завез. Я же их эвакуировать хотел. Да жена у тебя с характером.
– Малость есть, – улыбнулся Мишка. – Так как же она?
– Ждут тебя, беспокоятся. Письма твои читать мне давали, фотографию из газеты показывали, где генерал тебе руку жмет.
– Это под Можайском генерал Крылов, комкор наш, первую медаль мне вручал.
– Да уж слышал о твоих подвигах. – Данилов улыбнулся.
– Какие там подвиги. А вы, значит, по-прежнему.
– Как видишь, нам генералы руку не жмут. Нас, брат, они в основном ругают.
– Да, вы скажете…
– Значит, слушай меня, Миша. Сегодня в восемь часов вечера придешь в райотдел НКВД, там тебя к нам проводят. С начальством твоим согласуют. А я пойду, Миша, плохо мне сейчас.
– Я понимаю, Иван Александрович, понимаю.
Данилов притиснул Кострова к себе, тяжело вздохнул и, резко повернувшись, пошел по переулку. Мишка смотрел ему вслед, и в усталой походке, опущенных плечах Данилова было столько горя, что у него, Кострова, защипало глаза.
Во дворе дома на подножке эмки сидел Быков. Данилов прошел мимо него, потом остановился, что-то вспоминая. Быков встал.
– Вот что, у тебя где коньяк?
– Здесь, в машине.
– Принеси. – Иван Александрович, тяжело ступая по скрипучим ступенькам, поднялся в дом.
В комнате он снял портупею, бросил на кровать, расстегнул крючки гимнастерки. Тут же появился Быков с бутылкой. Он остановился в дверях, не решаясь войти в комнату.
– Ну, чего стоишь, – не поворачиваясь от окна, сказал Данилов, – наливай.
– И себе?
– И себе налей. Помянем Степу.
Быков разлил всю бутылку в две кружки.
– Закусим чем, а, товарищ начальник?
– Ты как хочешь, я так прямо. – Данилов подошел к столу, взял свою кружку, несколько минут глядел на темную жидкость, подступившую к краям, и выпил ее в три глотка.
– Вы бы поспали, Иван Александрович.
– Ладно, Быков, ты иди. Мне одному побыть надо.
Данилов сел на кровать, внимательно прислушиваясь к себе. Коньяк горячил, разливался по телу и словно какую-то запруду ломал где-то под сердцем.
Очень давно, когда он, Данилов, пришел на работу в отдел по борьбе с бандитизмом ЧК, у него был друг – веселый и добрый Миша Резонов, студент-геолог, влюбленный в революцию. Они работали в одной бригаде и дружили крепко, взахлеб, как это случается только в молодости. Зимой девятнадцатого, под Новый год, когда они проводили очередную проверку в гостинице «Лиссабон», Миши не стало. И случилось все это совсем глупо. Когда они уже выходили в вестибюль, из дверей номера выскочил пьяный мальчишка в замшевом френче и офицерских бриджах и, крича что-то непонятное, стал палить из пистолета вдоль коридора. Он едва держался на ногах, и наган в его руке прыгал, посылая пули куда попало. Одна из этих пуль ударила Мишу в висок. Увидев, как падает Резонов, Данилов выхватил свой наган и с первого выстрела свалил бандита.
Потом они приехали в ЧК. Иван Александрович не говорил ничего, только почернел весь. Заглянул в комнату начальник бригады Чугунов, бывший прапорщик по адмиралтейству, выслужившийся во время войны из матросов, поглядел на него и закрыл дверь. Он снова появился минут через двадцать и поманил Ивана пальцем. Они зашли к Чугунову, и тот из-за дивана достал бутылку водки, запер дверь и налил Данилову стакан.
Иван с удивлением посмотрел на начальника.
– Пей, – сказал Чугунов, – только сразу. Так надо.
