– Посмотрите на подпись.
– Ангус Минтон, – негромко и вдумчиво прочел он.
– А вы об этом не знали? – Он отрицательно покачал головой. – Ангус, очевидно, оплатил расходы, однако втайне от всех. – Алекс прерывисто вздохнула и пытливо взглянула на Рида. – Интересно, почему.
А в другом конце города Стейси Уоллес вошла в комнату, служившую ее отцу домашним кабинетом. Склонившись над столом, он сосредоточенно изучал том судебного дела.
– Раз уж вы взяли выходной, судья, так отдыхайте, – ласково пожурила она.
– Формально это не выходной, – ворчливо отозвался он, с отвращением взглянув на зимний пейзаж за окном. – Давно надо было кое-что прочесть. Сегодня самый подходящий день: в суд-то я попасть не могу.
– Ты слишком много работаешь и принимаешь все чересчур близко к сердцу.
– Ничего нового ты не сказала, это все мне уже сообщила моя язва.
Стейси почуяла, что он сильно расстроен.
– Что случилось?
– Да опять эта юная Гейтер.
– Дочь Седины? По-прежнему донимает тебя?
– Вчера явилась ко мне в суд требовать распоряжение об эксгумации тела.
– О боже, – не веря ушам, прошептала Стейси. Она прижала бледную руку к горлу. – Просто изверг, а не женщина.
– Изверг или не изверг, но просьбу мне пришлось отклонить.
– Молодец.
Он покачал головой:
– У меня не было выбора. Тело же было кремировано. Стейси помолчала, размышляя.
– Да, кажется, припоминаю. И как она отнеслась к этому известию?
– Не знаю. Рид отправился ей об этом сказать.
– Рид?
– Я вчера вечером позвонил ему. Он вызвался помочь. Сомневаюсь, что она восприняла его сообщение с полным самообладанием.
– А Ангус с Джуниором в курсе дела?
– Уверен, что в курсе. Рид им небось все рассказал.
– Возможно, – пробормотала Стейси. Она помолчала минуту, потом, стряхнув задумчивость, спросила:
– Принести тебе чего-нибудь?
– Нет, спасибо, только недавно ведь завтракали.
– Горячего чайку?
– Пока не надо.
– А какао? А может, ты разрешишь мне…
– Я же сказал, Стейси, спасибо, не надо. – Ответ прозвучал резче, чем ему хотелось.
– Извини, что помешала, – удрученно сказала она. – Если понадоблюсь, я буду наверху.
Судья рассеянно кивнул и опять углубился в переплетенный в кожу том. Стейси тихо прикрыла дверь кабинета. Рука ее безжизненно скользила по перилам, когда она поднималась к себе в спальню. Ей нездоровилось. Живот у нее вздулся и болел. Утром у нее начались месячные.
В сорок с лишним лет просто смешно было страдать, словно подросток, от женских колик; Стейси даже полагала что ей надо радоваться этим регулярным кровотечениям: только это еще напоминает о том, что она женщина. Детей нет – никто не требует денег на обед и не просит помочь с уроками. Мужа тоже нет – никто не интересуется, что она приготовила на ужин, взяла ли вещи из чистки и удастся ли сегодня ночью заняться любовью.
Каждый день она горько жаловалась на судьбу, лишившую ее жизнь этой восхитительной суеты. С той же неукоснительностью, с какой иные возносят молитвы, Стейси перечисляла господу те прелести семейного очага, которыми он ее обделил. Она жаждала услышать детский гомон и топот маленьких ног по дому. Она томилась по мужу, который будил бы ее по ночам, зарывался бы лицом в ее груди и утолял бы голод ее не знающего покоя тела.
Будто церковник, предающийся самобичеванию, Стейси подошла к комоду, открыла третий ящик и вынула альбом с фотографиями в переплете из белой тисненой кожи.
Она благоговейно открыла альбом. С нежностью стала перебирать одну за другой драгоценные реликвии: свою пожелтевшую фотографию, вырезанную из газеты, квадратную бумажную салфеточку, где в уголке серебряными буковками были выведены два имени, осыпающуюся розу.
Она листала альбом, разглядывала снимки под полиэтиленовыми креплениями. Люди, позировавшие перед камерой у алтаря, с годами изменились мало.
