Владимир Шаров
Старая девочка
Памяти моей тети
Веры Сергеевны Отрадинской
Двадцатого мая тысяча девятьсот тридцать седьмого года мужа Веры Андреевны Радостиной — Иосифа Берга — отозвали с должности начальника Грознефти в Москву. В Кремле после двухчасового собеседования с Молотовым он был назначен директором строящегося Саратовского нефтеперерабатывающего завода и по важности этого объекта — одновременно — замнаркома нефтяной промышленности. Полной неожиданностью для него это не стало. Уже год речь о Саратове заходила всякий раз, как он по командировочным делам оказывался в Москве, но прежде Берг успешно уклонялся, в конце концов раньше он занимался совсем другим — сухой перегонкой дерева, по этой специальности окончил и университет в Мальме, нефть же возникла лишь потому, что сухая перегонка оказалась никому не нужна. Хотя за последние семь лет он построил два больших нефтеперерабатывающих завода в Куйбышеве и Астрахани, чуть ли не в полтора раза поднял добычу в Грозном, за что совсем недавно первый в отрасли получил орден Ленина, его по-прежнему тянуло в науку, этим он и отговаривался.
Спустя две недели после нового назначения Берга Вера Андреевна отправила в Ярославль, где теперь жили ее родители, трех дочерей, а сама не спеша стала заканчивать грозненские дела. Год назад она сделалась заведующей кафедрой русского языка местного пединститута и теперь должна была довести до выпуска своих первых дипломников. Была и еще пара крупных долгов, с которыми следовало рассчитаться; по этой причине с Иосифом они договорились, что она приедет в Саратов только в конце августа, когда детей надо будет определять в школу.
Эту долгую разлуку они оба приняли с пониманием. Первые три-четыре месяца в новой должности у Берга так и так должны были уйти на командировки по заводам-поставщикам, на то, чтобы войти в дело, и, как Иосиф сказал ей еще тогда, сразу после разговора с Молотовым, вряд ли до осени он проведет в Саратове больше недели, зато в Грозный уже в новом качестве он точно попадет несколько раз — и на представление нового начальника промыслов, и по дороге в Баку, и обратно из Баку в Саратов.
После отъезда Иосифа три семьи, с которыми они в Грозном сошлись теснее всего: Нафтали Эсамова, главного санитарного врача республики — его женой два года назад стала пухленькая миленькая Тася Кравец, Верина подруга и обожательница еще с гимназических лет; две другие — председателя арбитражного суда Томкина и заместителя Совнаркома Чечни Закутаева — поддерживали ее как могли. Несмотря на то, что она была очень занята, да и у остальных было немало своей работы, они виделись едва ли не через день, пили вино, веселились и с детьми и сами, играли в фанты, города, испорченный телефон — словом, во все игры, какие знали. Эти месяцы были у нее по-настоящему хорошими; она была счастлива, и когда потом, много лет спустя, думала о том лете, вообще о своем грозненском житье, ничего плохого вспомнить не могла. Наоборот, может быть, впервые за многие годы ей вдруг сделалось не просто легко жить, она чувствовала, что у нее есть надежнейшие тылы, везде рядом с ней хорошо, она окружена этим хорошим со всех сторон и может ничего не бояться.
Выпустив наконец дипломников, Вера, как и собиралась, на две недели поехала в горы к Эсамову. У его ведомства рядом с правительственным санаторием, но выше, уже совсем в горах, было несколько домиков для своих; один заняла она, другой Эсамов, и больше там тогда никого не было, лишь на воскресенье наезжала вся их компания.
Эсамов принадлежал к одному из самых влиятельных чеченских тейпов; кроме того, он был известным в республике поэтом, так что к его отлучкам, к тому, что он может, никого не предупредив, надолго вообще уехать из Грозного, относились спокойно. Помогало и то, что у Эсамова был подчиненный — разумный, практичный человек с той же фамилией, он был в курсе всех дел и легко, если возникала необходимость, замещал своего начальника. Берг, да и не он один, по сему поводу немало посмеивался над Нафтали, говорил, что и когда Эсамов в городе, делами целиком и полностью заправляет его двойник.
Судьба Эсамова даже по тем временам была довольно занятна. В семнадцатом году он служил взводным в шедшей на Петроград “Дикой дивизии”. До этого один из его предков был нукером у Шамиля, и, когда Шамиль сдался и был заключен мир, весь их род снялся с места и переселился в Турцию. Только перед самой смертью отец его вернулся обратно в Чечню. В войну с немцами Нафтали храбро сражался, получил солдатского Георгия; он был вполне лоялен, хотя отец его говорил, что вернулся в Чечню, чтобы мстить, что они — он и шесть его сыновей — возвращаются, чтобы вновь поднять Кавказ против русского царя. Но горы были замирены, воевать никто не хотел, это понял и отец, не завещав им на смертном одре ни мести, ни войны с Россией.
Земли их рода, после того как они перебрались в Турцию, по большей части были захвачены осетинами, и понадобилось немало времени и сил, чтобы их вернуть. Бесконечные стычки, засады, перестрелки, кровники, ищущие твоей жизни, необходимость всегда быть настороже и всегда быть готовым убивать — Нафтали умел это хорошо, но по природе он был человеком скорее мирным и, понимая, что междоусобица будет тянуться год за годом, что кровь рождает кровь, все чаще мечтал куда-нибудь уехать. Свое они вернули еще при жизни отца и постепенно начали становиться на ноги.
Занимались Эсамовы в основном земледелием, но разводили и коней. Старший брат Нафтали — сам он был в семье младшим — выучился этому делу в Аравии, оттуда привез лошадей, и здесь, в России, мечтал о настоящем конном заводе. В общем, они прижились, признали новый порядок настолько, что десятью годами позже, когда началась война с немцами, Нафтали с согласия семьи пошел на нее добровольцем, мечтал дослужиться до старшего офицера и получить дворянство. Он честно и хорошо воевал, но, несмотря на храбрость и многочисленные ранения, его обходили производством, и к семнадцатому году он понял, что так будет и дальше. К нему никто не относился плохо в батальоне, зная Нафтали в деле, его уважали, но все равно он был не свой. В сущности, это было понятно: по-русски он до сих пор говорил неважно, тесно ни с кем не сходился, наоборот, по возможности держался в стороне.
Однажды в Симбирске (это было уже весной семнадцатого года), где он долечивался в госпитале после очередного ранения, его разыскал один дальний родственник, тоже, как и он, потомок сподвижника Шамиля. После поражения имама его отец не ушел в Турцию, наоборот, поступил на русскую службу, крестился и получил дворянство. Выйдя в отставку, он здесь же, под Симбирском, купил себе порядочное имение. Сын его был уже в этой стране как дома. В его поместье Нафтали прожил почти два месяца, чуть ли не ежедневно ходил с хозяином на охоту — у того была отличная псарня. Нафтали и сам скоро полюбил “поле”, собак — вообще привязался к этим местам, не раз думал, что после войны было бы неплохо где- нибудь рядом осесть.
Шла революция, и из Симбирска вместо своей части он попал в “Дикую дивизию”. Когда Корнилов двинул их на Петроград, Эсамов смотрел на все уже настолько по-другому, что взвод, которым он командовал, одним из первых отказался стрелять в рабочих, а потом и вовсе перешел на сторону большевиков. Тогда же Эсамов еще самим Фрунзе был принят в партию и в двадцать первом году, вернувшись наконец домой, стал делать головокружительную карьеру.
Но Нафтали был странный человек: впрочем, может быть, эта странность и спасала его от неприятностей. Судьба вообще — и на фронте, и здесь, в Чечне — его хранила. В республике уже трижды были большие чистки, под нож шло чуть ли не все местное начальство, но он всякий раз уцелевал. То ли у него и вправду был охотничий нюх, то ли еще что, но месяца за два до того, как начинались аресты, он куда-то исчезал, отсутствовал, бывало, и по полгода, а потом привозил с собой какого-нибудь редкого кобелька (с той же страстью, что раньше старший брат — лошадей, он разводил собак), неведомо где и у кого выжившего, и все это сходило Нафтали с рук, списывалось на странности, без которых настоящего поэта быть не может. Никто даже не думал посягать на его место санитарного врача.
Так он и жил все эти годы, постепенно заведя в горах совершенно уникальную охоту. Псарем у него
