солнышко светило, Как закатилося… и ночь! Мое дитя! моя ты дочь! Не обвиняй меня, несчастной,- Я стыд и горе понесла! И Маковеев день ужасный, И день рожденья прокляла. Мы были в поле, жито жали; Окончив жатву, шли домой; Подруги пели и плясали, А я с распущенной косой, В венке из жита и пшеницы Вела перед, была царица. Нас встретил дидыч молодой. Никто так мной не любовался. Я трепетала, тихо шла, А он смотрел и улыбался. О как я счастлива была! Какою сладкою мечтою Забилось сердце у меня… На третий день… О мой покою! Зачем покинул ты меня? На третий день… и я в палатах Была, как пани на пиру. Недолго я была богата. Зимою рано поутру Проснулась я,- все пусто было, И сердце холодом заныло, А слуги… бог им судия! С насмешкой выгнали меня И двери заперли за мною. Я села здесь, под этим пнем, И долго плакала… Потом Едва протоптанной тропою В село забытое пошла И долю горшую нашла: Меня и в хату не пустили, Все посмеялись надо мной И хусткой черною, простой Косу шелковую накрыли. И я, рыдая, из села Иной дорогою пошла В село чужое. Ах, Оксано! И в шитом шелковом жупане, И в серой свыти люди злы! Я из села в село ходила, А горе шло передо мной. Я горько плакала, молилась, И все смеялись надо мной. Покрыткой, дурой называли, И даже нищие чуждались. Во всей Украине родной Мне места не было одной. В лесу дремучем, в чистом поле Я не боялась ночевать: Там без свидетелей, на воле Могла свободно петь, рыдать. А песня горе облегчает, Хоть и унылая она. Спасибо, нищая одна, Такая же, как я, слепая, Меня учила песню петь; И я пою ее, рыдая, И до могилы буду петь. Дитя мое! Моя Оксано! Я скоро плакать перестану, Запомни песню ты мою И пой ее, как я пою,- Она умалит сердца рану. Пришла и красная весна, Запели пташки, все проснулось, Все засмеялось - я одна Святой весне не улыбнулась… Она мне слезы принесла. Занемогла я на дороге, Кой-как до хутора дошла… И ты на хуторе убогом Узрела милый божий свет. О, сколько радостей у бога Для наших слез, для наших бед! Твой первый звук… Ах нет, не стану.. Нет… Поцелуй меня, Оксано! Я не умею рассказать Про ту святую благодать, Что только матери избранной Душою можно понимать,- То выше счастия людского. И как несчастлива, убога Жена бесплодная… С тобой Мне снова счастье возвратилось, Я любовалася весной, Цветы я снова полюбила, Цветы я снова берегла. С восходом солнца я вставала. Ты на груди моей спала. Никем не видима, бывало, Прокрадусь в лес, найду цветок И сяду у цветка с тобою. Ты тихо спишь, а он цветет, И я гордилася тобою Пред распускавшимся цветком. Бывало, я сорву тайком Листочек розовый, румяный И тихо, тихо положу Тебе на щечку… погляжу И оболью тебя слезами. Была ты розовей цветка И утренней зари румяней. Так мне господь добро творил В тебе и розовых листках. Но… как тебя ни забавляла, Какие песни ни певала, Как ни играла я с тобой, А злая доля шла за мной. Я не могла тобой гордиться: Мне было не с кем поделиться Твоею детскою красой. Ты слово «мамо» лепетала, Но слова лучшего не знала, Как и теперь не знаешь ты. Я не могла с тобой идти Через село; я не стыдилась - Пусть люди смотрят, как хотят! Я стыд любовью заменила. Тебе боялась показать, Как дети меж собой играют, Боялась видеть, как дитя Отца усталого ласкает. Так время шло; ты вырастала, И любо было мне смотреть, Когда ходить ты начинала. Но горе горькое терпеть Судил господь мне до могилы За юность грешную мою. Свет гаснуть стал… О боже милый! Я над могилою стою, Пошли мне мудростью своею Взглянуть на милый божий свет, Проститься с грешною землею, Хотя на место посмотреть, Где я усну, усну навеки!…. И я ослепла. Слезы-реки, Молитвы теплые - ничто, Ничто творца не умолило; И все, что душу веселило, Как будто в гробе заперто. Потом что было, я не знаю: Смеялись люди или нет. Мои беды воспоминая, Мне только жаль, что божий свет Не скрылся в юности беспечной; Тогда б не знала ничего: Ни сладкой доли скоротечной, Ни даже сердца своего. Теперь к печали бесконечной Пристала горшая печаль. Ты хороша собой, Оксано, Я это знаю, и мне жаль - Твой сон недобрый очень рано Тебе приснился».
Оксана
Разве он Какое зло нам предвещает?
Слепая
Он для меня всех бед страшнее, А для тебя еще ужасней. И ты погибнешь от людей, Как я погибла. Ты не знаешь, Что скоро встретишь между ими Змию, ужасную змию! И ты пойдешь за нею следом, Покинешь голову мою, Как я покинула, забыла Меня вскормившую семью.
Оксана
Ведь ты не знала, что так будет, Что насмеются злые люди, Что он недобрый человек, Что он покинет. Мамо, мамо! Ты говорила все такое, Что страшно стало. Где же он, Мой злой отец? Ты говорила, Что здесь увижу я его. И сколько лет уже с тобою Сижу я здесь - его все нет. Он не приедет, он покинул: Тебя он, видно, не любил. Зачем же ты его любила? Уйдем из этого села - Мне страшно стало…
Слепая
Ах, Оксано! Куда уйдем мы от людей? Где твою молодость укрою? А он приедет… и тогда, Тогда спокойно я умру.
Слепая грустно замолчала. Оксана с детскою тоской К ней на колени тихо клала Головку смуглую свою. «Усни, Оксано! - говорила.- Я тихо песенку спою, Спою любимую твою, Как братья брата продавали В чужую, дальнюю страну». И отходящую ко сну, Лелея, нежно целовала, Читая тихо сей псалом:
«Храни тебя, святая дева, От злых напастей, бурь земных! Да будет сон твой сладок, тих, Как непорочные напевы Небесных ангелов святых!
Да не дерзает искуситель В сердечну храмину войти, И по терновому пути Да волит ангел-охранитель На лоно рая привести.
Храни тебя, святая Дева, От злых напастей, вражьих кои, Свой найбожественный покров Пошли тебе, святая дева, Мое дитя, моя любовь!»
Наутро юная Оксана, Как утро осени в тумане, Скорбя невинною душой, У ног страдалицы слепой Уныла, бледная сидела. Слепая ту же песню пела, И тот же в сердце непокой! Не скоро дни текут над ними, Не ясно солнышко горит. Пришла весна, и двор пустынный Вдруг оживился, все кипит Веселой жизнью, как бывало. Приехал дидыч на покой. Чету страдалиц разлучили: Оксана в доме заперта, А одинокую слепую Одеть велели и прогнать С наказом строгим: не шататься Вокруг господского двора. И рада, бедная, была, Что так сбылося, как мечтала. «Теперь,- так думала слепая,- Теперь Оксаночка моя Укрылася от непогоды, Будет счастливою…» И шла С любимой песней из села, Из обновленного села, Моля небесную царицу, Да благо дщерино хранит… Оксана грустная сидит В роскошно убранной светлице, Одета бархатом, парчой, И не любуется собой Перед большими зеркалами. Проходят месяцы за днями; Как панне, все готово ей, И ходит сторож у дверей. Сам дидыч сласти ей приносит, Дарит алмазом, жемчугом И на коленях ее просит Не звать ни паном, ни отцом…. Зачем все это?! И рыдала… Запел весною соловей, Запел не так, как он, бывало, Поет пред утренней зарей, Когда малюточка Оксана, Пока покоилось село, Шалашик делает с бурьяну, Чтоб маму солнце не пекло,- Когда ходила умываться Она в долину, и потом Барвинком, рутой наряжаться, И ненароком повстречаться С черночупринным козаком. Печальный вечер ночь сменила Еще печальней. Тяжко ей, Она сидела и грустила О прошлой бедности своей, И слышит: песню за оградой Знакомый голос ей поет Печально, тихо:
«Текла речка в чистом поле, Орлы воду пили; Росла дочка у матери, Козаки любили. Все любили, все ходили И все сватать стали, И одного между ими Козака не стало. Куда скрылся, дивилися, И никто не знает. Поселился в темной хатке За тихим Дунаем».
Оксана молча трепетала, Ей каждый звук рождал мечту. «Он не забыл,- она шептала,- Он не покинет сироту…» За каждым звуком вылетает Из сердца черная тоска, Она себя воображает Уже в объятьях козака. Уже за садом, за оградой, Уже на поле… воля… рай…. «Держи, держи! Лови, стреляй!» - Раздался хриплый голос пана, И выстрел поле огласил. «Убили! - вскрикнула Оксана.- Убили! Он меня любил. Любил!..» И замертво упала. То был не сон. То пел козак, Удалый, вольный гайдамак. Оксана долго дожидала Любимца сердца своего И не дождалася его. Отрадный звук не повторился, Надежды вновь не прошептал, Он только снился, часто снился, И юный разум разрушал Мечтой бесплодною.
«Птицы вольные, сестрицы, Полетите в край далекий, Где мой милый, кароокий, Где родная край дороги! Болят руки, болят ноги, А я долю проклинаю С поля воли дожидаю!»
Так пела бедная Оксана Зимой в светлице у окна. Неволя стерла цвет румяный, Слезою смылась белизна. «Быть может, здесь,- она шептала, Зимой проснулась мать моя, А я… дитя ее… а я…» И, содрогаясь, замолчала. Темнело поле, из тумана Луна кровавая взошла; Взглянула с трепетом Оксана И быстро молча отошла От неприветного окна, Страшась кровавого светила…. Завыли псы, рога трубили, И шум, и хохот у ворот - Охота с поля возвратилась, И пан к страдалице идет Бесстыдно пьяный… Слепая, бедная, не знала Недоли дочери своей, С чужим вожатым спотыкалась Меж неприязненных людей. Ходила в Киев и Почаев Святых угодников молить И душу страстную, рыдая, Молитвой думала смирить. И возвратилася зимою В село страдания тайком. Сердце недобрым чем-то ныло, Вещало тайным языком Весть злополучия и горя. Со страхом в сердце и тоскою Тихонько крадется она Давно изведанной тропою; Кругом, как в гробе, тишина; Печально бледная луна С глубокой вышины сияла И белый саван озаряла На мертвой грешнице земле. И вдруг открылася вдали Картина страшная пожара. Слепая, бедная, идет, Не видя наших зол и кары, И очутилась у ворот, Весною кинутых. О боже! Что она слышит? Треск, и гром, И визг, и крик, и гул протяжный, И жаром хлынуло в лицо. Она трепещет. Недалеко Вдруг слышит голос… Боже мой! Чей это голос ты узнала? Узнала… страшно… то Оксана! На месте том, где столько лет Они вдвоем, грустя, сидели, Она, несчастная, сидит; Едва одетая, худая, И на руках, как бы дитя, Широкий нож в крови качает. И страшно шепчет: «Молчи, дитя мое, молчи,- Пока спекутся калачи, Будем медом запивать, Будем пана поминать».
(Поет).
«А у пана два жупана, А третяя свыта, За то пана Утром рано В дуброве убито. А убили гайдамаки, Жупаны делили: Тому жупан, тому жупан, А третьему свыта. И остался без свыты пан, В снег белый зарытый. Ай да и гайдамаки!»
Слепая
Оксано! Где ты?
Оксана
Ах, молчи! Дай убаюкать мне сынка!
(Поет).
«Баю, баю, дитя мое, В дремучем лесу, А я тебе с поля волю, Долю принесу.
Баю, баю, дитя мое, Во сыром бору, А я пойду погуляю, Ягод наберу.
Баю, баю, дитя мое, Край битой дороги, Переломят люди руки И белые ноги.
Баю, баю, дитя мое, У гробу дубовом, Полиняют кари очи И черные брови.
Усни, дитя, усни, дитя, Усни ты навеки, А я одна на базар пойду, У жида крови наточу И тебя полечу».
А… уснул! Теперь возьми. У! какой черный… посмотри!
Слепая
Оксано! Где ты? Что с тобою?
Оксана
(быстро подходит к ней)
А ты где ходишь? Посмотри, Какой веселый пир у пана! Да пан не будет пировать - Я уложила его спать. Тебя одной недоставало. Я подожгла, пойдем плясать.
(Поет и медленно пляшет).
«Гой, гой, не беда! Слезы тоже вода, Слезы гасят печаль, А печали мне жаль, Жаль мне грусти моей, Жаль подруги моей, Моей черной тоски».
Моей… моей… Ах нет, не то… Теперь так весело, светло, А я как будто на поклонах.
(Поет и пляшет).
