Никто не заметил, как давно он исчез. Никто его не хватился.
Его обнаружили брат Томас и сестра Милгита. Аббатиса зажала рот рукой, когда увидела мальчика.
— Вы его знаете? — спросил брат Томас.
Но она только покачала головой.
— Нет, не знаю, — ответила она. — Я никогда его не видела. Должно быть, он заблудился.
Тогда брат Томас взял его за руку и увел с кладбища. Виктор покорно следовал за ним.
Он не заблудился. Просто не пошел дальше того места, где его нашли.
Доктор Карл Хоппе сидел после завтрака за столом и читал газету, когда его сын появился из кухни. Мальчик налил себе чашку молока и остановился у кухонного стола:
— В какой день недели вы забрали меня из приюта в Ля Шапели?
Это был двойной удар. То, что Виктор вдруг задал ему вопрос, и сам вопрос.
— Что ты сказал? — спросил доктор с деланным безразличием.
Он перевернул газетную страницу в надежде, что Виктор не осмелится вновь задать вопрос. Но тот осмелился.
— Из приюта? — доктор услышал свой собственный голос. — С чего ты взял? Ты никогда не был в приюте.
Он произнес это, не поднимая глаз, хотя знал, что сын проигнорирует его взгляд.
— Но ведь я же… — начал Виктор. — У сестер…
— Нет, Виктор, ты не был там! — доктор повысил голос. Он швырнул газету на пол и резко вскинул голову.
— Если я говорю так, значит, значит, так оно и есть! Уж я бы об этом знал!
Его сын продолжал стоять еще некоторое время, явно размышляя, а потом отвернулся от него. Поворачиваясь, он выпустил из рук чашку с молоком. Он не швырнул ее в гневе на пол, нет, он просто повернулся, одновременно выпустив чашку из рук, и вышел из кухни.
Карл Хоппе еще мгновение сидел в скованной позе, как будто был прибит к стулу. И потом бросился вслед за сыном.
Когда Виктор через несколько дней вернулся в пансионат и стал распаковывать свой чемодан, он нашел в нем папку, на которой было написано его имя. В левом верхнем углу было напечатано «Санаторий ордена сестер-кларисс» и адрес в деревне Ля Шапель. В папке не было письма, только медицинская карта с датой и несколько черно-белых фотографий.
Виктор посмотрел на фотографии. Бесстрастно, как будто взглядом врача, много повидавшего на своем веку.
Потом он просмотрел медицинскую карту. После каждой даты было написано одно или несколько слов. «Дебил» было написано несколько раз. «Умеет говорить. К сожалению, нечленораздельно», — прочитал он. На последней строчке стояло: «Выписан», — и дата: 23 января 1950 года.
Эта дата поразила его.
Рекс Кремер сразу почувствовал что-то неладное. Перед началом собрания его университетские коллеги игнорировали его, и когда он пытался заговорить с кем-то, ему отвечали односложно или уклончиво. «Через несколько минут будут реагировать по-другому», — подумал он.
Как только ректор открыл собрание, Рекс попросил слова и показал фотографии шестидневных эмбрионов. Он чувствовал себя несколько неловко, рассказывая, что это эмбрионы мышей, и это чувство усилилось, когда реакции не последовало. Он заметил, что некоторые из коллег посмотрели на ректора. Тот откашлялся и сказал:
— Мы еще ничего не можем однозначно принять. Мы понимаем, что вы выступаете в защиту доктора Хоппе, но на карту поставлено слишком многое, чтобы пустить дело на самотек.
— Но ведь фотографии говорят сами за себя, — сказал Рекс, узнавший в своем голосе интонации Виктора.
— Дело не в фотографиях, — сказал ректор и сразу же добавил: — Не в первую очередь.
Рекс проглотил слюну. Он задался вопросом, знает ли ректор, что он лжет, говоря о фотографиях. Эта мысль заставила его содрогнуться. Он постепенно стал осознавать, что совершает большую ошибку. События последних дней совершенно сбили его с толку. Он позволял себе поступки, которые раньше даже не пришли бы ему в голову.
Ректор воспользовался тишиной, наступившей после его реплики, чтобы опять взять слово.
— Будет проведено расследование. Мы создали международную комиссию ученых. Они выяснят, — ректор минуту колебался, — не выдумал ли доктор Хоппе некоторые вещи.
Выдумал. Это одно из самых страшных обвинений, которые могут быть предъявлены ученому. А тот факт, что комиссия создана без его ведома, означал, что в нем тоже сомневались. Это заставило Кремера задуматься. Неужели и в самом деле все могло быть выдумано? И он не догадался об этом, потому что считал Виктора неспособным на такое? Потому что всегда верил в его талант? Могло ли случиться так, что Виктор злоупотребил его доверием? Рекс попробовал построить в голове цепь из происшедших событий, но ректор вновь заговорил, и так монотонно, будто читал речь по бумажке.
— Расследование прежде всего займется экспериментом с клонированными эмбрионами мышей, который оспаривается доктором Соларом и доктором Гратом. Доктор Хоппе должен будет продемонстрировать, а комиссия проверить, соответствуют ли утверждения доктора Хоппе в статье в журнале
Записи были настоящим лабиринтом, в котором один только Виктор мог найти дорогу. Кремер знал это. Кроме того, Виктор отказался бы раскрывать свой метод. Все расследование было бы в его глазах пустой тратой времени. Кремер знал и это. И все же он вдруг решил молчать. Члены комиссии должны были сами убедиться, как тяжело сотрудничать с Виктором. Тогда они бы поняли, что даже ему как ординатору нечего сказать. Возможно, ему было бы даже выгодно, если бы комиссия пришла к выводу, что все выдумано. В этом случае оставалось только доказать, что он к этому делу совершенно не причастен. И, следовательно, Виктор спланировал и исполнил все совершенно самостоятельно.
— Вы согласны с этим, доктор Кремер? — спросил ректор.
Ординатор все еще смотрел на фотографии и не мог понять, как мог позволить втянуть себя в это. Он вспомнил и свое волнение, когда Виктор показал ему фотографии, и шок, когда выяснилось, что это человеческие эмбрионы. И он ничего не сделал. Не предпринял ничего. Не задал никаких вопросов. Даже когда Виктор рассказал ему, как выглядел бы ребенок при рождении.
— Доктор Кремер? — голос ректора вывел его из задумчивости.
Рекс поднял глаза, сложил руки перед подбородком и сказал:
— Да, мне, в самом деле, кажется важным узнать, не вымышлены ли эти данные.
Когда Виктор узнал, что по поводу его деятельности должно состояться расследование, он пошел к ректору, чтобы подать заявление об отставке. Ректор сказал, что для внешнего мира это будет выглядеть как признание вины. Если он уверен в том, что его не в чем упрекнуть, тогда ему лучше было бы дождаться результатов расследования. Для Виктора это расследование так или иначе было признаком недоверия, но ректор уверил его, что оно преследует цель не столько разоблачить ложь, сколько пролить более яркий свет на правду и таким образом опровергнуть критику Солара и Грата. После некоторого размышления Виктор все же решил, что может с этим согласиться и с заявлением об уходе можно не спешить. Он только попросил, чтобы ему позволили отлучиться на время расследования, потому что не смог бы видеть, как посторонние прикасаются к делу его жизни. Когда ректор спросил его, не хочет ли он, по крайней мере, хоть один раз продемонстрировать свой метод, Виктор Хоппе ответил, что все описано в статье, а остальное — вопрос техники и, соответственно, навыка, который он приобрел. Поэтому он имеет полное право оставить свои достижения при себе, чтобы другие не примазывались к его славе. Ректор парировал тем, что это не облегчает задачу комиссии. Виктор изящно развернул ситуацию, заметив, что таким образом члены комиссии получают возможность продемонстрировать собственное мастерство.
