выстрелил в Майка. Он убил его, словно какого-нибудь паразита в углу чулана.
– Да, – медленно произнес Хостеттер, – мы могли бы забрать тебя раньше, если бы ты не пошел к Далинскому.
– Неужели вы не могли помочь ему?
– Как? У нас нет армии, а если бы она и была, все равно никакого толку. Жизнь этих людей, их мировоззрение может изменить только некая всемогущая сверхъестественная сила. Наши же силы невелики, ты видел их вчера, да к большему мы и не стремимся.
– Майк умер ни за что, так ничего и не сделав.
– Не думаю, – возразил Хостеттер, – но чтобы победить, понадобится не один Далинский, а много, много таких, как он.
– И Бардитов тоже.
– Да. Однажды все изменится к лучшему.
– Этого придется ждать слишком долго.
– И тем не менее, будет так. А затем всех Далинских объявят великомученниками, павшими за идею. Знаешь, Лен, эти люди, так ожесточенно отстаивающие свои убеждения, в чем-то правы. Они довольны и по-своему счастливы. Никто из нас не в праве приказывать им перевернуть жизнь вверх дном.
– И поэтому ты стоял в стороне?
Раздражение послышалось в голосе Хостеттера:
– Мне кажется, что ты до сих пор не уяснил: ведь мы не завоеватели. Мы можем только защищаться, не пытаясь перекроить всю страну, тем более, что она сопротивляется.
– Как ты можешь говорить, что они правы? Эти невежественные болваны, подобные Бардиту, и двуличные ничтожества, подобные судье.
– Они честные люди, Лен. Да, они по-своему честны. И тот, и другой благородно отстаивали сегодня утром свои позиции. Они искренне убеждены в своей правоте. Со времен сотворения мира никто – ни ребенок, укравший леденец, ни диктатор, истребляющий свой народ, – не совершил ни одного поступка, не будучи полностью уверенным в своей правоте и справедливости содеянного. Твой порыв называется рационалистическим, подобные вещи вредили человечеству больше, чем все пороки, вместе взятые.
– Может быть, Бардит – с этим я готов согласиться. Но только не судья. Он прекрасно разбирается в ситуации.
– Да в том-то и дело, что не всегда. Прозрение приходит поздно, иногда слишком поздно. Подумай сам, Лен: убегая из дома, ты в чем-нибудь сомневался? Говорил ли ты себе: «Я собираюсь ступить на стезю Дьявола и сделать родителей несчастными?»
Лен опустил глаза и долго молча смотрел на воду. Наконец он сказал:
– Как они там? Здоровы?
– Я слышал, что у них все хорошо.
– А бабушка?
– Умерла год назад, в декабре.
– Да, она была очень старой.
Странное чувство охватило Лена при мысли о бабушке, словно безвозвратно ушла частичка его самого. И вдруг он с болезненной ясностью увидел ее, залитую солнечным светом на ступеньке их дома, не сводящую глаз с полыхающих осенним пламенем деревьев, услышал ее слова о красном платье, которое она носила много лет назад, когда мир был другим.
– Отцу никогда не удавалось заставить ее молчать.
Хостеттер молча кивнул:
– И моя бабушка была точно такой же.
Вновь молчание. Лен сидел, глядя на воду, прошлое тяжким грузом навалилось на него, и он уже не хотел в Барторстаун. Ему хотелось домой.
– У твоего брата все прекрасно, и уже двое детишек, – сказал Хостеттер.
– Я рад.
– Пайперс Ран совсем не изменился.
– Нет, я уверен, что это не так. О, замолчи!
Хостеттер улыбнулся:
– У меня есть преимущество: я возвращаюсь домой.
– Значит, ты все-таки не из Пенсильвании.
– Мои предки жили там, я же родом из Барторстауна.
Внезапно Лен разозлился:
– Послушай, ты ведь знал о нашем бегстве из Пай-перс Рана и наверняка знал, где мы находились все это время.
– Да, знал и наблюдал за вами, наверное, поэтому меня не покидало чувство вины.
– Но почему, почему вы заставили нас так долго ждать? Ты же с самого начала знал, что мы хотим!