И все же мне больше нравилось бывать за городом. Едва я покидал город, как под чистым сельским небом голова моя прояснялась, а дух воспарял. Имение, в котором жили теперь Паоло и Элизабетта дель Орте, находилось довольно далеко от Милана, так что мы пустили лошадей вскачь и наслаждались быстрой ездой.
Верховая езда была тем умением, которому меня можно было не учить. Мы дружно скакали вперед, копыта звенели, гривы лошадей развевались на ветру. Мы должны были добраться до имения к полудню, в обеденное время.
Прошел час. Мы свернули с главной дороги на боковую, которая вела на восток. Пейзаж вокруг изменился. Тучные поля и виноградники уступили место невысоким скалам, перемежающимся островками грубой растительности. Мы находились теперь всего в нескольких милях от перекрестка двух дорог, где должны были свернуть на меньшую, проселочную дорогу, ведущую в имение. Поскольку дорога пошла через перелески и значительно ухудшилась, нам пришлось ехать медленнее. Невольно завязался разговор. Мы с младшим конюхом в основном слушали Шарля, жизнерадостного французского капитана, который рассказывал нам о своих впечатлениях от битвы под Аньяделло, где французская армия разбила в пух и прах венецианское войско и огромное число швейцарских наемников. Мы продолжали болтать и вдруг, при повороте дороги, внезапно наткнулись на цыганское стойбище.
Рядом с шалашом, устроенным под деревьями у подножия небольшого холма, догорал костер: над его тлеющими угольками висел большой чайник.
— Что это тут у нас? — Французский капитан натянул поводья.
— Никак цыгане! — быстро ответил паренек из конюшни и плюнул на землю.
У меня забилось сердце.
— Они не имеют права разбивать лагерь рядом с дорогой! — начал возмущаться конюх. — Существует специальный эдикт!
— Цыгане должны просить разрешения у землевладельца, да и тот может его дать только на особых условиях.
— Трудно назвать это лагерем! — заметил французский капитан.
Чтобы сделать укрытие, цыгане согнули молодой тополек и накинули на его ветви рогожу.
— Им не разрешено строить жилища! — продолжал упорствовать конюх.
Капитан покачал головой. Думаю, что он проехал бы мимо, если бы конюх не привлек внимание к ситуации, с которой капитан должен был теперь разобраться как представитель власти, чтобы не потерять свой авторитет. Поэтому капитан тронул коня вперед и окликнул хозяев. Из шалаша вышел мужчина, а за ним показались двое оборванных ребятишек.
Я отпрянул назад, ведь, несмотря на то что он был мне не знаком и не напоминал никого из цыган, знакомых мне по моим скитаниям из табора в табор, это не значило, что он, даже после стольких лет, не может узнать меня.
После отъезда из Флоренции я провел в Милане несколько спокойных лет. Сначала около года вместе со всеми домочадцами да Винчи жил в покоях, отведенных ему во дворце губернатора Милана. Судьба Левого Писца так потрясла меня, что все это время я практически не отваживался выходить за стены дворца. Фелипе нашел мне учителя прямо во дворце, так что мне вообще не нужно было покидать его пределы. А потом до меня дошли слухи о судьбе Чезаре Борджа. Все последние годы Валентино пытался собрать армию для возвращения своих владений в Романье. Но потом попал в засаду в Наварре и был убит. Рассказывали, что убийцы раздели его донага и бросили в какой-то овраг. На его теле было обнаружено двадцать пять ножевых ударов. Какой жуткой оказалась смерть человека, который был так же безжалостен к другим! Но, что ни говори, даже когда маэстро обустроил свою студию в другом районе города, я, зная о гибели Борджа, чувствовал себя в безопасности. Я был уверен, что Сандино не выследил меня в Милане, иначе я уже узнал бы об этом. По моим предположениям, Сандино сейчас было не до меня. В стране продолжалась гражданская война, в которой участвовало множество партий. И всем нужны были шпионы и ловкие люди, готовые плести интриги и против врагов, и против союзников. Поэтому весь этот год, когда Папа постепенно захватывал большую часть Романьи и заключил союз с Францией против Венеции, я мог спать почти спокойно. Потертый кожаный мешочек, висевший у меня на шее, стал уже частью меня самого. Я никогда его не снимал, однако почти не вспоминал ни о нем, ни о том, что в нем лежит.
До сих пор.
— Очень уж жалкий вид у этих цыган, — бросил сквозь зубы французский капитан.
Отодвинув занавеску, на пороге шалаша появилась юная девушка.
— Не такой уж жалкий! — ухмыльнулся конюх, оглядывая ее фигуру.
Она заметила его оценивающий взгляд и шагнула назад в тень. Конечно, я понимал, что такая похвала была для нее унизительной.
Ее отец сделал полшага в сторону костра.
Он почувствовал опасность, и ему было нужно оружие. Я тоже увидел длинный металлический прут, на котором висел чайник. Но потом увидел кое-что еще. Красную шаль, привязанную у шалаша.
Я подъехал к капитану и тихо сказал ему:
— Он был вынужден остановиться здесь. Его жена рожает.
Цыган сверкнул глазами в мою сторону.
Из шалаша раздался крик новорожденного.
— Моя… жена… — медленно произнес цыган по-французски. — Только что родила ребенка.
Французский капитан разулыбался:
— Мальчика, надеюсь?
— Девочку.
— И как вы ее назвали?
— Далида.
Далида. Цыганское имя. Оно означает «лес», и не просто «лес», а «деревья, растущие у воды». Я оглянулся по сторонам. Вдоль дороги протекал небольшой ручей. Значит, девочку нарекли в честь того места, где она родилась.
И вдруг я заметил, что цыган наблюдает за мной. Значит, он видит, что мне понятно имя ребенка, не говоря уже о значении красной шали у входа в шалаш. Чтобы избежать его испытующего взгляда, я низко наклонил голову.
— Девочка может быть не меньшим благословением, чем мальчик! — Капитан, будучи от природы вовсе не злым молодым человеком, вытащил из кошелька монету и бросил ее к ногам мужчины. — На-ка, купи ей приданого! — Однако присутствие конюха заставило его вспомнить о своем чине, и он добавил более суровым тоном: — А теперь убирайтесь отсюда.
— Чтобы духу вашего здесь не было, когда я буду возвращаться обратно!
Мне не хотелось смотреть, как цыган наклонится и подберет монету с земли.
Но он этого не сделал.
Его сынишки побежали было туда, где блестела в грязи серебряная монетка, но отец остановил их.
— Не троньте! — сказал он по-цыгански и тут же внимательно посмотрел на меня, потом простер руку к французскому капитану и быстро заговорил по-цыгански.
Капитан коснулся шляпы в знак того, что принимает благодарность.
Но я отлично понимал цыганский язык и слышал, что это была отнюдь не благодарность. На самом деле цыган проклял француза за то, что тот нарушил покой его жены и та вынуждена теперь трогаться с места. Я немедленно повернул своего коня прочь.
— Воровское отродье! — злобно прошипел конюх, когда мы поехали дальше. — Их надо уничтожать как паразитов!
К своему стыду, я промолчал.
Оглянувшись, я увидел, что цыган заводит детей в шалаш.
Уже через час их здесь не будет. Но конечно, цыган запомнил все, включая возраст и масть наших лошадей.
И уж точно он никогда не забудет лица юноши, понимающего его язык и знающего цыганские обычаи.
