городок под названием Лоди.
По здешним дорогам реже проходили войска, и поэтому ехать по ним было куда более приятно. Ломбардия сильно отличается от Тосканы, но южнее Лоди, в долине реки По, пейзаж не менее живописен. Сначала мой путь пролегал через густой лес, росший среди невысоких скал. Потом я проехал через ущелье, по которому с бурным ревом несся горный поток. Примерно в таком месте, под водопадом, я и был втянут в ту жизнь, которую веду теперь. Оттуда, следуя наставлениям коновала из Павии, я свернул на дорогу, которая вела к имению дяди Элизабетты с юга.
Подъехав к имению, я сразу обратил внимание на то, что хозяйство совсем заброшено. Повсюду — некошеная трава, а по двору бегают беспризорные куры.
И никто не вышел мне навстречу.
Элизабетта была в доме, у постели дядюшки. Там же оказался и их сосед Бальдассаре. У кровати больного стояли два стула. На них-то и сидели Элизабетта с Бальдассаре, по очереди выполняя обязанности сиделки — и днем и ночью. Старика было трудно узнать — так он иссох. Он сразу напомнил мне один из гротескных рисунков маэстро. Брови у него опустились, губы скривились, да и вообще все лицо было перекошено.
А Элизабетта ухаживала за ним так, словно его внешний вид нисколько не пугал ее. Когда я вошел, она положила ладонь на его лоб и громко и четко произнесла:
— Дядюшка! Маттео приехал повидать вас.
Старик не пошевелился.
Элизабетта попыталась поправить под ним подушки.
— Бальдассаре, помогите мне, пожалуйста. Надо, чтобы он сел.
Пока они поправляли подушки, дядя стонал и кряхтел. Бальдассаре сказал ему несколько ободряющих слов, и мне показалось, что глаза больного немного прояснились. Здоровый глаз зафиксировался на мне, и старик попытался что-то сказать. По подбородку потекли слюни.
— Видишь, Маттео? Он тебя узнает! — радостно объявила Элизабетта. — Дядя! — Она склонилась к больному. — Маттео привез вам лекарства от самых лучших врачей! От друзей самого Леонардо да Винчи! Вы пока отдохните, а я приготовлю вам микстуру.
— Должен сказать тебе, Элизабетта, — заметил я, когда мы вышли из комнаты, оставив Бальдассаре у постели больного, — лучшее, что мы можем сделать, — это обеспечить твоему дяде покой и уют. Травы могут немного помочь, но паралич, скорее всего, устранить не удастся.
Мы вышли на конюшенный двор.
— Наверное, этого следовало ожидать, — сказала она. — Дядя уже очень стар.
Я почувствовал, что ее тревожит еще что-то, и спросил:
— А где Паоло?
— В Лоди. Сидит там в какой-нибудь таверне.
— Ох!
Я ждал, что она скажет дальше.
— Он проводит слишком много времени в дурной компании. Я боюсь за него.
Не успел я ответить, как мы заметили приближение гостя.
Во двор въехал и тут же спешился какой-то незнакомый мне человек весьма заносчивого вида. Небрежно взглянув на дом, он сделал несколько решительных шагов в сторону хлева.
Я окликнул его и поинтересовался, кто он такой и что за дело привело его сюда.
— Я — Ринальдо Сальвиати, — ответил он. — Слыхал, что хозяин занемог. Приехал посмотреть на постройки. Может быть, куплю это хозяйство.
— Но здесь ничего не продается! — сердито воскликнула Элизабетта.
— Но скоро, слыхал, будет продаваться! — Он подошел к нам. — А вы, должно быть, и есть девица Элизабетта? — Он ухмыльнулся. — Я не женат. И могу предложить вам включить себя в стоимость собственности.
Сжав кулаки, я набросился на него.
До этого мне не приходилось кого-нибудь бить по-настоящему. У него из носа хлынула кровь. Просто море крови! Он заревел, как бык, но я почувствовал такое удовлетворение, что нисколько не испугался. Я испытал соблазн власти над другим человеком.
Он забрался на коня, схватил поводья и умчался вниз по дороге.
— Отлично, Маттео! — сказала на это Элизабетта. — Ты разрушил все мои шансы на хорошую партию в этих краях.
— Если это была лучшая партия, то я рад, что сделал это.
— Это было единственное предложение, Маттео. Ты ведь знаешь, всем известно о том, что случилось со мной в Переле.
— Поэтому мне приходится серьезно относиться к любому брачному предложению.
Ее слова потрясли меня. Ну конечно, история Перелы должна быть всем хорошо известна! Тип, которого я припечатал, возможно, единственный был готов пренебречь этим фактом.
— Прости меня…
И тут я увидел, что она смеется.
— Да я лучше умру в навозной куче, чем выйду замуж таким образом! — воскликнула она. — Если бы могла ударить его сама, я бы непременно сделала это.
Я начал смеяться вместе с ней.
— Удивляюсь, что ты этого не сделала.
— Как хорошо! — сказала она. — Я так давно не смеялась.
Она схватила меня за руку.
— Пойдем пособираем ягоды.
— В это время года?
— Пойдем со мной.
— А дядя? — спросил я. — Как мы его оставим?
— Бальдассаре был моим верным товарищем все последние недели. Я ему абсолютно доверяю. — Она подтолкнула меня к боковой калитке, которая вела на лужайку, — Давай же, Маттео, пойдем.
И она крепче стиснула мою руку.
— Бежим!
Мы бежали, бежали, бежали до тех пор, пока Элизабетта не устала.
— В боку закололо, — задыхаясь, проговорила она.
Я обернулся и взглянул на нее. И мне захотелось ее поцеловать. Не потому, что она была Элизабеттой, а потому, что она была женщиной, была красива и вся разрумянилась, потому, что у меня вскипела кровь, и потому, что было лето и было тепло, и потому, что…
Я схватил ее за запястье и потащил за собой. Мы побежали дальше, вперед и вперед.
И добрались до реки, до того места, где могучая ива склонялась над водой. Мы нырнули под нее, в прохладу зеленого шатра, и упали на траву, еле переводя дыхание.
Мы лежали и тяжело дышали. И вдруг, сам не знаю почему, на глаза у меня навернулись слезы. Я закрыл лицо рукой и несколько минут пытался успокоиться. А потом повернулся на бок и посмотрел на Элизабетту.
А она спала!
Спала как младенец. И была похожа на своего маленького братишку, малютку Дарио, который тоже спал вот так, закинув ручки за голову.
Во Флоренции и в Милане я видел много, очень много картин, изображавших разных женщин — дам с опущенным взором, обнаженных натурщиц, простых крестьянских девушек и куртизанок. Все разнообразие женственности — от богинь до девственниц, — и притом запечатленное лучшими художниками эпохи. Но ничто не может сравниться с реальностью близости спящей девушки — настоящей, живой женщины, с тенями ресниц, со слабым, чуть розоватым румянцем на щеках, с чуть приоткрытыми губами. Я долго не мог оторвать глаз от Элизабетты, а потом пошел на берег, уселся и опустил пальцы в воду.
