заложив руки за спину, из конца в конец класса большими размеренными шагами. Сапоги скрипят, правый громче, чем левый. На скрипучем сапоге он поворачивается возле двери и шагает обратно. Аннеле тут же опускает голову — смотреть больше нельзя, а то заметит. Иногда он диктует предложения старшим ученикам, а те пишут. А то вдруг вытащит руки из-за спины и сунет их — большие, белые, мягкие — в карманы брюк, откинув полы сюртука. Края карманов поистрепались, и Аннеле, чтобы учитель не заметил, что она видит это, быстро отводит глаза в сторону.
Бывает, будто что-то вспомнив, учитель внезапно остановится, зайдет в соседний класс. Здесь учатся те, кто готовится идти к конфирмации. Учит их причетник, который утром приходит, а вечером уходит из школы. Он немец и разговаривает смешно. Учит притчам и библейским сказаниям. Но этот класс не интересует Аннеле. В ее глазах причетник и есть причетник, а никакой не учитель.
Стоит учителю выйти, класс начинает жужжать, словно улей. Головы поднялись, глаза так и шныряют вокруг. Только примус, самый первый на первой парте, все так же сидит, склонившись над тетрадкой. Глянул в одну сторону, в другую, но так как в классе не очень шумно, он перестает обращать внимание на это жужжанье. Первые парты в мальчишеском ряду Аннеле хорошо видны. Рядом с самым лучшим учеником — примусом — сидят два светловолосых мальчика. Сразу видно, братья. Волосы пышные, вьющиеся, подстрижены одинаково, и лицом схожи. Только один покруглее, второй худой. Круглолицый Аннеле не нравится, зато другой кажется самым красивым мальчиком в школе.
Среди девочек прима — Эмма Дзелзскалне. Она распределяет, кому идти на кухню, кому накрывать на стол. Глаза у нее карие, стройная, красивая. Ходит гордая, важная. Девочки так и льнут к ней, счастливы, если могут ей чем-нибудь угодить, если Эмма бросит им приветливое слово. Но за ней это почти не водится. На первогодок она и вообще-то внимания не обращает, прикажет, и все.
Счастливые те, кто учится и летом. Малыши все вместе и одного из них не стоят. Для Аннеле они, что господа против крестьянского сословия. Живут своей жизнью, смеются своему, говорят о своем, свои у них секреты. Если учитель король, то они его вассалы. Указания или замечания учитель делает им вполголоса, как своим людям, и все больше по-немецки, особенно Эмме Дзелзскалне, которая часто отвечает учителю сидя, а не вскакивает, как малышня.
В два счета справляется Аннеле со своими буквами, и снова ее пытливые глаза исподтишка оглядывают класс, впитывают каждую мелочь. Внезапно это заметил учитель. Прервал свое хождение, остановился около ее парты.
— Почему ты не пишешь?
— Я уже написала.
— Покажи.
Учитель осматривает дощечку с одной стороны, с другой. Кажется Аннеле, что слишком долго. «Теперь он все поймет», — думает она.
— Ты знаешь все буквы?
— Да.
— Кто научил тебя?
Когда учил? Кто учил? Аннеле и не знает. Отвечает наобум:
— Брат.
Учитель возвращает доску.
— Тогда можешь списывать с книги.
И вот она списывает: «Кошка и мышка», «Собака и кость», «Пахарь и плуг». Пишет и украдкой пожимает плечами. Напрасный труд. Сколько на это времени уйдет?
Она не вперед движется, она отстает. Чем зря писать, лучше выучить все, что учитель задает тем, кто круглый год в школу ходит. Зачислил бы он только ее к ним. Заметил бы только, что в учебе она далеко-далеко впереди.
Как бы сказать об этом учителю? Надо было говорить, когда он разговаривал с ней. Но как? В классе такая тишина, что слышно, как грифели скрипят. Начни она, все бы уши навострили, и кто знает, что из этого вышло бы. Учиться легко, а вот с учителем разговаривать ой как трудно.
Про себя можно. И она начинает, словно читает молитву.
«Дорогой учитель, пусти меня к тем, кто больше знает. Ты увидишь, как я буду учиться. Я же «Переводчика» знаю, и «Двести заданий» тоже. Все, что ты им рассказываешь, я понимаю. Почему же я не могу учиться с ними вместе? Я ведь учиться хочу. Опередить всех хочу. Идти все дальше и дальше. Милый, милый учитель, разреши мне пойти вперед!»
И горящими глазами смотрит на учителя, хотя губы ее немы.
— Ну, Авот, опять по сторонам смотришь? Твоя доска уже исписана? — произносит учитель с кафедры — фамилию Аннеле он уже запомнил.
— Да, — еле слышно выдыхает девочка.
— А ну-ка покажи!
Аннеле подходит. Сердце готово выскочить из груди. Сейчас учитель спросит, тогда она все и скажет. То, что про себя произносила.
Учитель осматривает дощечку с обеих сторон. И тут Аннеле почувствовала, что она не помнит ни одного слова из тех, что хотела сказать учителю. Ни одного. В отчаянии она прижимает кулачок к губам, словно пытаясь добыть слова изо рта, как ядро из скорлупы. С чего начать? С чего начать?
Учитель метнул на нее грозный взгляд, произнес строго:
— Не грызи ногти!
Аннеле вздрогнула — так неожиданно и несправедливо прозвучали его слова.
— Но я же не грызу!
— Как не грызешь? Я что, слепой, по-твоему?
Этого Аннеле утверждать не смеет. Но ведь и она не виновата.
— Я не грызла.
— Не дерзи!
Аннеле замолчала.
Вот и конец всему. Никогда больше не осмелится попросить она, чтобы разрешил он ей учиться вместе со старшими. Никогда, никогда.
Учитель возвращает ей доску. Смотрит недовольно.
— Списала ты правильно. Но почерк твой никуда не годится. Кто тебя учил так писать?
— Я сама научилась.
— Ты должна учиться писать лучше. Завтра возьмешь у меня тетрадь, там будет показано, как нужно писать. Называется это чистописание. Поняла?
Возвращаясь на место, Аннеле невольно глянула на светловолосого мальчика. А тот сидит — рот до ушей. Насмехается. «Не грызи ногти!» — говорит его усмешка.
Ну уж все! На этого мальчика она никогда даже краешком глаза не посмотрит.
Она усаживается на место, и кажется ей, что все повернули к ней головы, все улыбаются. И говорят то же самое: «Не грызи ногти!»
Лицо ее пылает. Грудь стеснило, дышать нечем. Выругали ее перед всем классом, но она ни в чем не виновата. Неужто учителю и впрямь так показалась? Но пусть и показалось, не мог разве тихо и спокойно сказать, чтобы услышала только она, как в таких случаях говорил обычно отец: «Не делай этого, дочка, некрасиво». А он сказал так, что весь класс слышал. И вот теперь все по одну сторону стоят, она одна- одинешенька — по другую. И никто не станет спрашивать, виновата или нет, а если и спросят, все равно не поверят. Правду знает она одна. И знает, что учитель был несправедлив. Учитель! Все оказалось совсем не так, как она представляла. Учитель словно отдалился, стал недосягаемым.
Назавтра Аннеле купила тетрадь у учителя. Полистала.
«Мама мыла Милду». «Кошка ловит мышку». «Ветер катит волны».
Пересчитала линии. Много их, и все заполнить надо. Десять раз подряд заданы ей буквы и слова. Как написаны на первой строчке.
«Мама мыла Милду». «Ветер катит волны».
Первая строка ей удается, вторая тоже, но чем дальше вниз, тем буквы становятся непослушнее и непослушнее, и водят ее рукой, как хотят.
