Мелькнула пестрая мордочка Кранциса, товарища ее и помощника. Вспоминает всех, кто дорог сердцу, кто оберегал ее, кто желал ей только добра: дорогой, покинувший мир отец, мать, сестра, брат, добрый учитель из школы, в которую она ходила летом, пастор Валден, тетушка Мейре. Как хорошо, что они вместе с нею в этот заветный час, как хорошо, что она может разделить с ними переполняющую ее радость — от этого сердце не только не скудеет, но, наоборот, становится еще щедрее и богаче; как хорошо, что ей суждено было встретиться с этими девочками и мальчиками, вместе с ними провести прекрасные часы и этот — последний, незабываемый.
Возвращается Эмми, губы ее плотно сжаты, на опущенных ресницах дрожат слезинки, возвращается Екаб Камол, притихший, серьезный, с просветленным лицом. Хороший парень, может быть, станет со временем известным, уважаемым человеком. Да, все они тут, дорогие и близкие.
Орган гудит, ликует, зовет. Орган напутствует.
— Прощай! — Эмми торопливо протягивает руку, рассеянно улыбается приятельнице, с которой провела этот час, адресуя совсем другую улыбку тем, кто пришел ее встречать, кто машет ей, зовет ее, радостно приветствует. Каждый стоит со своими. От всей души Аннеле поздравляют родные. Мама накидывает на плечи пальто. Тетушка Мейре произносит растроганно:
— Ах, как хорошо было! Вспомнишь в такой день и свою юность, и сердце словно молодеет.
И оглядев с ног до головы счастливую Аннеле, продолжает:
— Ну, ты теперь и ростом сестру догнала.
— Да, я выросла, — отвечает Аннеле задумчиво.
Орган ликует, зовет. И на самой высокой ликующей ноте звук обрывается, словно тонет в омуте. В церкви тихо и пусто. А на улице туманный, зябкий мартовский день.
В БОЛЬШОЙ МИР
Жизнь в Елгаве разладилась, распалась — так плотник снимает леса с дома, когда работы закончены.
Мимо незнакомых лесов, незнакомых полей мчится поезд. Кажется, каждая роща, каждый перелесок таят в себе нечто новое, неизведанное.
Железные колеса загрохотали над мощным потоком.
Даугава! Какая же она широкая!
Не только Аннеле, но и другие пассажиры, стоявшие у окон вагона, были поражены.
— Чтоб на другой берег попасть, пешком чуть ли не три четверти часа шагать надо, — произнес кто- то.
В это, пожалуй, можно было поверить.
Пароходики и лодки бороздили реку во всех направлениях. На берегу, вздыбив корпус над волнами, лежали, словно тюлени, громадные суда.
А вот и знаменитые рижские шпили. Эдгар все их перечислил: Янис, Петерис, Екаб, Домский. Темные, стройные, они вознесли к небу свои острия, увенчанные петухами, охраняющими Ригу.
Путешественникам надо было спешить на судно, сдать многочисленные узлы и пакеты и занять места. Стояло оно ниже по течению, возле замка. До отплытия оставалось еще два часа.
— Я останусь, займусь вещами. А вы, если хотите, можете посмотреть город, — милостиво предложил Эдгар.
«Куда же направиться? Риги-то я не знаю», — размышляла Лизиня.
— Я бы хотела посмотреть на Латышское общество, — шепнула Аннеле сестре.
— Ну, так пойдем!
Сестры побежали, заблудились в извилистых улочках старого города, стали спрашивать дорогу.
— Скажите, пожалуйста, где находится Латышское общество?
Один, пожав плечами, прошел мимо, другой молча показал куда-то на восток, словно бы и сам точно не знал, где оно находится.
Внезапно улицы раздвинулись. Аннеле подумала даже, что город кончился, — так долго, казалось ей, они бежали. На углу какой-то улицы стояли трое рабочих с инструментами в руках.
— Скажите, пожалуйста, где находится Латышское общество?
Ответили им не сразу. Один глянул на них пристально, улыбнулся:
— Глянь-ка, в шляпках и Латышское общество разыскивают! Ну, пойдемте, я вам покажу.
И вот, наконец, этот дом, напротив большого сада с красивыми, раскидистыми деревьями. Дом как будто и неприметный, но какой-то уютный, так и манит в него зайти. Аннеле решила, что построили его в самом красивом месте Риги.
Взявшись за руки, сестры стояли и смотрели. Через эти двери входит сюда брат и исполняет многочисленные обязанности, как в своем собственном доме; двери эти открывают те, чьи имена, словно яркие светила, взошли на латышском небосклоне; вот то место, где проводятся летние собрания Комиссии знаний. Какое важное название! Что же там делают? Увидит ли она когда-нибудь, будет ли во всем этом участвовать?
Незадолго до отплытия прибежал Янис. Отлучиться он смог буквально на миг, да и за это время кое- что надо было успеть сделать. Тут же стало ясно, что это были за дела — он протянул сестрам цветы, а Лизине еще и длинную коробочку.
— Это тебе свадебный подарок!
В коробочке на голубом бархате рядком лежали ложки.
— Ой, серебро! — радостно воскликнула Лизиня, обнимая брата. Потом она долго вытирала слезы.
Из нагрудного кармана брат достал еще одну коробочку, на сей раз маленькую-маленькую, и вручил ее Аннеле.
— А это тебе!
Золотые сережки. Невиданная роскошь!
«Зачем? У меня же нет в ушах дырочек!» — чуть было не проронила она, но когда глянула в светящиеся добротой глаза брата, когда поняла, как счастлив он, что может сделать такой подарок, благодарно обвила его шею руками. И в это движение надо было вложить всю свою любовь, всю благодарность, ибо наступил миг расставания.
Кому положено оставаться, остается, кому положено уходить, уходит. Матросы поторопили провожающих, втянули трап.
Сопели, тарахтели, рычали моторы, с плеском крутились колеса, судно закачалось, словно пьяный, дернулось вперед, дернулось назад, а когда все эти события, привлекшие внимание, остались позади, оказалось, что оно уже отчалило от берега. Там в воздухе мелькала соломенная шляпа, а здесь трепетали на ветру белые носовые платочки. Прощайте! Прощай!
Путешественники остались на палубе: вокруг было на что посмотреть и с одной, и с другой стороны. Аннеле впитывала в себя новые впечатления, словно читала книгу, и все время тормошила сестру: посмотри туда, посмотри сюда!
Эдгар сидел не шевелясь, курил папиросу и неотрывно смотрел в пол. Он потел — повозиться-таки ему пришлось — и тратить попусту энергию не собирался.
— А Даугава все шире и шире! — ликовала Аннеле.
— К морю стремится.
— Но ты же совсем не смотришь!
— А что мне смотреть! Что я, в Вентспилсе воды не понавидался, что ли? Там от воды никуда не денешься.
— Там, должно быть, гладь необъятная.
— Там, если захочешь, чуть не до середины моря дойти можно — портовая дамба далеко уходит.
— И по ней можно ходить, когда волны и ураган?
