Нет ног. Он не ходит. Когда он передвигается, создается впечатление, что он просто скользит в воздухе. Впрочем, вся эта ботва тоже под одеждами.
А вот голова есть. Она угадывается. И волосы есть. Они струятся по плечам и ниже. Но это все ерунда.
Огромные, убийственной черноты крылья. Перо к перу. Блестящие, с металлическим отливом перья. Они острые на концах. Они еле слышно шелестят в покое, а когда ангел распахивает свои мерцающие крылья, пытаясь охватить полмира, – они издают шорох смерти. Почти звенящий. Крылья завораживают. На них и только на них можно смотреть в этот миг. Они распахиваются, деля весь мир на две половины. Одна половина перед ним – где вы. И одна половина за его спиной – где только тени. Как летает ангел, я не знаю. Не видел. Мне кажется, когда он делает всего один только взмах, начинается ураган. Не зовите ангела. Просто, когда вам плохо, представьте, что за вашей спиной стоит ангел с огромными крыльями. Его крылья на какой-то миг станут вашими. И вы взмахнете ими один только раз. И начнется ураган. Шорох смерти.
Один священник мне сказал, что это ангел на самом деле. Но только тот – падший. Демон то есть. Вечно одинокий скиталец. Вечно отринутый. Бездомный.
Откуда я знаю? Где я его увидел? Как я понял, что это он?
Вопросы эти бессмысленны. Выпейте за день семь бутылок водки. И вы увидите кого угодно. Если останетесь живы. Если.
Останетесь. Живы.
Что, в общем, сомнительно. Тут, значит, смех в зале. Смейтесь, смейтесь, чего вы?
Не хочется? И мне не хочется. Но надо.
Жизнь-удивительная штука... Радостей мало, смеху много.
Дайте мне гитару, сейчас я вам заебеню!
Так вот. Пьяные ангелы. Или ангелы пьяных. Они будут всегда.
Почему, спросите вы?
Потому что у людей все одно есть время смерти. Оно нам назначено. Нам его протатуировали где только можно. На лбу, на ладонях, на языке. Не видит его только ленивый. Не знает о нем только анацефал. Из чего следует, что все мы сплошь ленивые и долбоёбы.
И вот – алкаш. До дня смерти ему – как до Луны пешком. Ну, лет десять, скажем. А делает он все, чтобы классно завернуть боты, скажем, сегодня.
Ага. Кто ж ему даст? Кто ж ему позволит? Перечеркнуть Божий промысел и все такое! А как все начнут без высшего разрешения помирать – что ж тогда будет?
Бардак.
И потому – ангелы. И белые. И черные. Носятся над землей и спасают недоумков. Вопреки физике. Химии. Вообще элементарнейшей логике. И здравому, сука, смыслу! Спасают не лучших (но не лишних, прошу заметить!) представителей рода человеческого во славу гармонии и чуть ли не вопреки матери- природе. Отчего и рождается поговорка о том, что у пьяных свой бог.
А жизнь это раз за разом подтверждает.
82-й год.
Серега Дудин или как-то так фамилия – не помню точно. Малина студенческая. Пятый этаж, двухкомнатная квартира. Танцы-шманцы, выпивон. Эпицентр лета. Окна все настежь. Серега спит на широком подоконнике в совершенно анабиозном состоянии. Одет он уже не вспомню во что, но на ногах шлепанцы. Один бок он во сне отлеживает и решает перевернуться. Немая сцена. Потому что вот он был. А вот его нет. Крика тоже нет. Несемся к окну. До самого четвертого этажа – мощная разлапистая крона старого карагача. И больше, откровенно говоря, ни хрена не видно. Несемся вниз. Все, конечно, понимают, что толку нет. И не будет. Но, во-первых, – интересно. Во-вторых – ну, типа, жаль. Немного, откровенно говоря, совсем немного, но жаль. Потому что безобидный был Серега и жить не мешал.
Дальше картина японскими фломастерами. Яркими такими. На втором этаже встречаемся с Серегой. В одних штанах. Царапины через всю харю, а равно и по всему торсу, босиком.
Улыбается.
– А эта... Тапки не видали, мужики? И что? Не ангел разве пролетал? Да самый настоящий!
84-й год.
По городу течет речка-говнотечка в самом прямом смысле этого слова – то есть практически канализационная кишка мегаполиса. Над ней кое-где мостики. Над ней же кое-где трубы. Разного назначения. И вот одна труба, диаметром сто пятьдесят миллимов, идет вдоль мостика, над самым гнусным местом этой, с позволения сказать, реки. Внизу – две дохлые собаки, ил, состоящий наполовину из говна, и куча гниющего мусора. Берега речки довольно крутые и все поросшие густым-прегустым тальником. Висит труба, чуть прогнувшись, пролетом примерно метров десять. Ну и пусть бы висела. Двести лет. Кому она нужна. Но не все так просто. Та самая контора, которая эту трубу протянула, видимо, что-то там просчитала и решила, что ходить по ней нельзя. А никто и не думал по ней ходить. До тех пор, пока эти идиоты не нарубили арматуры кусками и не наварили ее поверх этой трубы, чтобы, значит, подонки не вздумали по ней гулять. Получилась такая колючая анаконда. Или сильно растянутый еж.
Вот и развлечение для подонков. По голой трубе пройти – на хрен она нужна. Неинтересно. А по колючей? О! А внизу говно. О! А на спор? Экстремальное развлечение. Адреналин и все такое.
Ну, пацаны и стали там пробежки устраивать. Через день, да каждый день. Ну, раз в неделю, знамо дело, в говно кто-нибудь валился. Это всенепременно.
Но это пацаны. А тут, значит, студенты пятого курса. Степенные, почти специалисты. Только пьяные очень. И видят они такой народный аттракцион в исполнении подрастающего поколения. И по трансцендентальной, то есть неизвестной им самим причине, один студент спорит на бутылку водки, что тоже пройдет, аки тверёзый.
Ударили по рукам. Камикадзе еще сотку принял для куражу и пошел. В белых джинсах, в белой рубашке, в босоножках и белых носках. Голубь мира, ептыть.
Но тут одна промашка. Под тринадцатилетними уродами труба себя сносно вела. А под стокилограммовым преддипломником опасно стала прогибаться и даже раскачиваться. До середины дошел стьюдент – и не удержался. Сначала он спотыкается и падает мордой вперед на арматуру. Арматура, не будь дура, протыкает ему щеку. Руки он рефлек-торно вперед выставил, в трубу уперся, и как-то живот с грудью у него не пострадали. Это хорошо. Но босоножка застревает в другой арматуре. Намертво. Стьюдент аккуратно вытаскивает железяку из щеки. Капает кровища, и вообще становится весело. С трудом артист народного цирка встает. Ему делать все равно больше нечего. И падает уже назад. На задницу. Арматура немедленно вонзается в ягодицу, причем глубоко. А труба все раскачивается и гнется. Стьюдент встает опять, железяка выходит, и из дырки льется опять же кровища.
И что интересно – помочь, в принципе, нельзя. Как тут поможешь? Цирк продолжается. Сто килограммов пьяных малотренированных мускулов идут дальше. Теперь им еще сложнее. Кровь стекает прямо на трубу и становится склизко. Через ровно метр стьюдент валится снова. Протыкает уже, наконец, живот, и ему становится откровенно хреново. Встает. Опять падает назад, протыкая опять ту же ягодицу (а ведь мог другую!). На этом страдалец решает шоу заканчивать. Не вставая, он валится с трубы, разворачивая себе многострадальную жопу арматурой. И падает в ил, наполовину состоящий из говна, а на вторую половину из самых злющих бактерий в мире. Нет, высота там была небольшая. Метра три. И ил мягкий. И вообще утонуть там невозможно. Но вот выкарабкаться... Еще полчаса, как партизан, стьюдент выбирался, вытаскивая себя чуть ли не за волосы. Поочередно засасывало то одну ногу, то другую, текла кровища и както все сразу забыли, что он был в белом. Он и сам забыл. На берег вылезло чудовище. Пьяное, окровавленное, потерявшее человеческий облик чудовище, и сразу потребовало водки – на том основании, что на тот берег оно все-таки попало. Водки ему дали. И вызвали «скорую». Как оказалось, вовремя. Щека – хуйня. И даже жопа, оказалось, хуйня. Она, кстати, быстрее всего зажила. А вот живот... что-то не совсем туда арматура попала.
Но и в этом дурацком случае ангелы были начеку. Иначе и быть не может. Ибо не пришло время.
86-й год.
Стройка какой-то херни. Кстати, тоже про железяки история. Знаете, что такое ленточный фундамент? Это когда варят, грубо говоря, периметр из арматуры, ставят опалубку и заливают бетоном. Все просто. А арматурные штыри, пока не зальют, торчат вверх. Варил сварщик в котловане такой периметр. Штыри
