того, что он ошибся, мешало Форану адекватно воспринимать слова. – Безбородый мальчишка, который напивается каждую ночь, чтобы заснуть.
– Он полностью в руках Авара, – согласился Тоарсен. – Я думал, что мальчишку будет сложнее приручить и нам придется его убить, как Регента. Но Авар превратил его в алкоголика. Он даже прыгает по приказу Авара.
– Да, я предпочел бы избежать очистительного комитета. Он стал жиреть, как евнух. Помоги поднять его на постель.
Они справились с задачей при помощи ворчания и крепкого словца, а Форан максимально расслабился, чтобы быть как можно тяжелее. Как они посмели говорить о нем в таком тоне? Он поставит на место этих идиотов. Завтра же стражники принесут их головы. Он – император, они об этом забыли. У него был Авар… Авар его друг. Только потому, что брат Авара говорил о нем в таком роде, еще не значит, что Авар тоже так думает. Авар любил его, был горд, что он мог перепить и победить любого из придворных.
– А почему здесь нет Авара, чтобы отдать дань уважения? – спросил Кисел. – Я думал, что после вчерашнего отдыха он соберется навестить императора.
Значит, Авар в Таэле?
– У него были неотложные дела, – пробормотал Тоарсен, толкая Форана в центр королевского ложа. – Он вернется поздно ночью, а императора поприветствует за завтраком.
Когда молодые мужчины покинули спальню, император открыл глаза и скатился с ложа. Он подошел к зеркалу размером в человеческий рост и пристально стал себя рассматривать при свете оставшихся гореть нескольких свечей.
Грязного цвета, слишком густые волосы, которые сегодня утром были закручены в локоны, теперь сосульками свисали на прыщавое и бледное лицо. Руки, некогда выделывавшие нечто невероятное с мечом, были мягкими, коротенькими и толстыми. Пальцы были унизаны перстнями, которых его дядя всячески избегал.
«Ослабь хватку меча, мальчик, – как-то сказал регент. – Человек, который не может защитить себя, полностью зависит от других».
Форан слегка дотронулся до зеркала.
– Но ты все равно умер, дядя. Ты оставил меня одного.
Один. Страх сжал желудок. Пока Авар был с ним, Память приходила каждую ночь.
Если Авар в Таэле, как заявил Тоарсен, он останется у своей дамы в городе. Форан мог бы послать за ним рассыльного, чтобы привести сюда.
Император внимательно присмотрелся к своему отражению в зеркале и засучил рукав своей рубахи свободного покроя. В зеркальном отражении были едва видны слабые следы, которые на нем оставляла Память каждую ночь. Они были почти невидимы в тусклом свете свечей.
Авар собрался солгать своему императору: Авар, который был единственным другом Форана!
Император не сделал ни единого движения, чтобы позвать рассыльного.
Пища поступала нерегулярно через маленькое отверстие, расположенное рядом с полом. Таер его даже не заметил, когда в темноте впервые изучал свою камеру. Чья-то рука открывала металлический навес и проталкивала через него поддон с водой и хлебом, после чего сразу же навес закрывался и запирался на щеколду. Таер не успевал сфокусировать зрение.
Однако он был благодарен и за такие краткие мгновения, потому что они доказывали, что он не ослеп.
Хлеб всегда был хорошим, с добавками соли и трав, сделан из просеянной пшеничной муки, а не из дешевой ржи. Такой хлеб подают на стол лорда, а не в тюремную клетку.
Сначала он пытался выстроить все события в логическую цепочку, но пленение не укладывалось в рамки здравого смысла. В результате он пришел к заключению, что для принятия решения он упустил много информации.
Но потом пришла отчаянная ярость.
Он засыпал, только когда уставал, изнуренный гневом и бесполезными попытками выбраться из клетки. Когда он понимал, что теряет счет времени, принимался рассказывать себе истории, услышанные от старых людей в Редерне, сохраненные слово в слово и передаваемые от одного поколения к другому. Много было как песен, так историй и баллад. И почти каждая занимала не меньше часа.
По прошествии изнурительных часов он переставал петь, переставал думать, ярость исчезала, и он впадал в отчаяние. Но даже это в конечном итоге ничего не меняло, и он оставался один.
В конце концов он нашел, чем заполнить свое время в заточении. Он выполнял упражнения, которые запомнил со времен, когда сам был солдатом. Сначала он доводил до совершенства одно, которое получалось в ограниченном пространстве, а потом принимался за другое. И только когда с него сходило семь потов и силы иссякали, он в изнеможении опускался на корточки и рассказывал одну историю. Потом он отдыхал или снова упражнялся: в зависимости от внутреннего импульса.
Но также существовала некая магия, которая указала ему цель.
Он знал кое-что из того, на что способна его магия. Сэра делилась с ним своими знаниями – не смотря на опасность, он в течение многих лет кое-что использовал. Помогало то, что его магия была не такой явной, как у Сэры, о которой все знают. Его магия была едва различима.
Своими песнями он мог успокоить пьяного агрессивного человека или испуганному придать мужества. Такое может сделать любая музыка, но у него это получалось более эффективно. На выбор он мог вспомнить песню или письмо и воскресить в памяти слово в слово спустя многие годы. Когда он пел в таверне в Редерне, он всегда последней песней веселил слушателей.
Это вызывало в нем чувство вины, потому что Сэра полностью отказалась от магии. Она никогда не напоминала, никогда не выпускала наружу силу, пользоваться которой она прекратила.
Он же не мог забыть о музыке никогда.
