ногах с Настеной берись. Раз, два – подняли… Тяжелая ты, сестрица Элета! – прокряхтела Василиса, маршевым шагом увлекая за собой одеяло с грузом и следующий за ним гуськом эскорт.
Ехать на женщине, ребенке и пьяном мужике было стыдно. Благо путь был недолог, от силы минут пять. К жилищу Василисы подошли со стороны леса. Рубленый, потемневший от времени домик с облупившимися резными ставнями ютился на самом отшибе деревеньки или села. Во дворе, обнесенном покосившимся забором, их встретила худая грязная псина с печальными глазами. Брехливо всех облаяв, собаченция проводила процессию до крыльца, радостно шуганула со ступенек рыжую кошку, получила пинок под зад от хозяина, взвизгнула и притихла.
В доме оказалось тепло, пахло дровами, капустой и сушеными грибами, по-родному как-то пахло, на душе сразу стало спокойно, потянуло в сон, глаза сами собой закрылись. Сквозь дрему слышны были голоса.
– Померла баба! – охнул Кузьма.
– Типун тебе на язык, дурная твоя башка! – выругалась Василиса. – Дышит ровно, губы розовые. Уснула она. Пусть спит. Одежду с нее снимать не будем, разбудим еще. Да и неловко как-то. Монахиня все-таки. Может, не положено им при посторонних обнажаться. Перинку бабкину с чердака принеси. У печи сестру положим, столько времени на земле пролежала, бедная! А в тепле все хвори быстрей проходят.
– Мам, а почему тети в монастырь уходят? – поинтересовалась Настена.
– А шут их знает, чего им в нормальной жизни не живется. Хотя… ты на нее погляди. С такой внешностью одна дорога – в монастырь. Ни один мужик на такое не позарится. Не найдешь с такой внешностью простого женского счастья.
– Мам, а с моей внешностью простое женское счастье найдешь? В классе все мальчишки меня дразнят оборванкой и рыжей дурой. Измучилася я прямо вся, мам, тумаки им раздавать. Может, мне тоже в монастырь уйти?
– Дурочка. Ты у меня красавица, приодеть бы тебя только, – ласково отозвалась Василиса и зашептала: – Колечко у меня есть в заначке, золотое с камушком. Берегла тебе на свадьбу. Ну да ладно. В город поеду, продам и справлю тебе новые ботиночки, может, и на курточку останется. Будешь как принцесса.
– Да не надо, мам. Обойдуся я. Лучше себе из колечка золотой зуб сделай, заместо того, который папаня тебе выбил. Красиво будет. Папаня на тебя посмотрит, влюбится заново и пожалеет, что нас бросил. Ой, как шибко пожалеет! Но мы его обратно не пустим, правда, мам? Не нужен он нам. Дядя Кузя хоть и горькую пьет, но человек, а не зверь.
Василиса шумно вздохнула, шмыгнула носом, послышались звуки поцелуев. Хлопнула дверь. Вернулся Кузьма.
– Сюда перинку клади! – рявкнула Василиса. – Раз, два – взялись…
Одеяло качнулось, спина утонула в чем-то мягком, словно в сметане, а на грудь легло что-то невесомое, теплое, пахнущее парным молоком. Блаженство разлилось по телу. Вот она, страна чудес молочных!
– В сарай отправляйся спать, Кузя, нечего тут алкогольными парами сестру Элету душить, – дала указание Василиса.
Кузьма безропотно подчинился.
– Насть, ноги ей прикрой платком. Поясницу что-то прихватило.
– Мам, а чево это у нее ботинки, как у дядей? Я такие по телевизору у натовцев видела, которые мирных арабских жителей разбомбили. И еще у нее ноги волосатые.
– Тьфу ты! Что ты болтаешь, охальница ты этакая. Ботинки как ботинки. Не на шпильках же им по улицам шамонаться? Небось в монастыре обувку сами для себя шьют. Ну-ка, глянь, чево там на подметке?
– Не по-нашему тута, мам.
– А чему тебя на уроках английского в школе учат? Читай.
– «Сте-пан Ке-ли-ан», – по слогам послушно прочитала Настена.[4]
– Ну, я ж говорила, про келью что-то написано. А ноги брить монашкам ни к чему. Богу все едино, волосатые они или нет. Главное, чтобы душа щетиной не обросла.
– Мам, а можно, я к бабе Зине пойду телевизер смотреть? Она меня с утра звала сериал про любовь глядеть.
– А уроки?
– Ну ма-а-ам! Суббота же завтра. Забыла?
– Забыла, – вздохнула Василиса. – Ладно, шуруй тогда с песней, а я – спать. Умаялась с дежурства, еле на ногах стою. Только недолго, – попросила женщина, но Настя просьбы матери не услышала, она уже была во дворе и радостно вопила во все горло слова из русского народного хита «Вдоль по Питерской», приняв наставление матери за чистую монету.
Вскоре ее голосок стих. Скрипнул пол, Василиса завозилась где-то поблизости, охнула кровать, и снова все успокоилось, лишь поленья потрескивали в печи и в голове шумели мысли.
«Вот и все. Все прояснилось, почти все. Я – женщина, монахиня по имени Элета. Это хорошо, значит, со мной господь бог. С монахинями всегда бог. По идее, должен быть… Интересно, где он был, когда утром седым и туманным я выпала из поезда? Несомненно, где-то рядом, раз я жива осталась…. Слава тебе, господи! Жива осталась, подумаешь, из поезда выпала. Подумаешь – шибанулась головой и все забыла. Ничего, бывает, дело житейское. Главное, меня нашли. Мне помогут. Меня вылечат. Я вспомню все. Семейные воспоминания бесценны. С божьей помощью вспомню, кажется, так положено говорить монахиням. Вот ведь хрень какая! Как это случилось, что я монахиня? Как такое могло произойти? Откуда этот дискомфорт в душе, аж зубы сводит. Спокойно, я монахиня. Я монахиня. Монахиня я! Надо смириться и помолиться. Молитву надо прочитать. Монахини обязаны читать молитвы, много раз в день, перед сном – в особенности. Как там… Как же молиться-то, елки-моталки? Не помню. Надо вспомнить, срочно, без молитвы никак нельзя, читать молитвы – это прямая обязанность монахинь. Оттого, видно, и дискомфорт в душе, и на сердце неспокойно. Так, сосредоточились и вспомнили быстро молитву. Бери от жизни все! Помощь маме
