истребление гнезда неверных и говорил, что этим можно «оказать существенную услугу Богу». Он указывал на выгоды освобождения из плена многих тысяч христиан, приобретение громкой славы опустошением Крымского полуострова, избавление христианства от этого «ядовитого, проклятого и скверного исчадия», мщение за столь многие обиды, нанесенные татарами русским в продолжение многих столетий, обогащение России путем такого завоевания. Гордон говорил, впрочем, о затруднении, заключающемся в том, что на пути в Крым нужно идти несколько дней безводной степью; но на это обстоятельство, которое впоследствии оказалось самым важным и опасным, им не было обращено достаточного внимания.
Как видно, однако, некоторые соображения Гордона впоследствии оказались вполне основательными. Неудавшиеся походы сильно не понравились Петру и совершенно согласно с опасениями Гордона навлекли гнев Петра на того самого Голицына, для которого Гордон писал свою записку. Опасения Гордона относительно вражды и соперничества между вельможами также сбылись: во время отсутствия Голицына другие вельможи интриговали против него в Москве. Зато главная мысль Гордона, его вера в успех войны, не нашла себе оправдания: он считал возможным занятие Крыма; но русские войска даже не проникли туда ни в 1687, ни в 1689 году.
Голицын не разделял оптимизма Гордона и на первых порах открыто прервал переговоры с Польшей. Однако несколько недель позже в Москву приехали цесарские дипломаты, Жиров-ский и Блюмберг, которые объявили желание императора Леопольда, чтобы великие государи помогли против султана и отняли у последнего правую руку — Крым. Переговоры не повели к желанной цели, потому что Голицын считал невозможным согласиться на какое-либо действие до тех пор, пока Польша не откажется от своих требований относительно Киева.
Вскоре, однако, положение дел изменилось. Польша после неудачных военных действий с турками сделалась уступчивее.
В начале 1686 года в Москву приехали знатные послы королевские — воевода познанский Гримультовский и канцлер литовский Огинский. Семь недель продолжались переговоры, в которых Голицын принимал личное участие и при которых он выказал замечательное дипломатическое искусство. Несколько раз переговоры прерывались, и польские дипломаты собирались уехать.
Наконец 21 апреля заключен был вечный мир. Польша уступила навсегда России Киев, а великие государи обязались разорвать мир с султаном и ханом и сделать нападение на Крым. Кроме того, было постановлено, что Россия в вознаграждение за Киев должна заплатить Польше 146 000 рублей [89].
Успех русского дипломатического искусства считался тогда весьма замечательным. Формальное приобретение Киева на вечное время было важной выгодой. Рассказывали, что у Яна Собесского, когда к нему во Львов приехали боярин Шереметев и окольничий Чаадаев за подтвердительной грамотой на договор московский, навернулись на глазах слезы: жаль ему было отказаться от Киева и других мест, за которые так спорили его предшественники. Зато Софья с радостью возвестила народу: «Никогда еще при наших предках Россия не заключала столь прибыльного и славного мира, как ныне [90] и проч. В конце извещения было сказано, что «преименитая держава Российского царства гремит славой во все концы мира» [91]. Софья, однако, не объявила народу, что вечный мир с Польшей был куплен довольно дорого — обещанием напасть на татар.
То обстоятельство, что именно после заключения упомянутого договора Софья начала называть себя «самодержицей», свидетельствует также о значении, приписываемом ею этому событию. Правительница, очевидно, не ожидала, что своими действиями приближала себя к катастрофе.
Вообще же для Московского государства сближение с Польшей действительно могло считаться большой выгодой. Несколько лет позже поляки говорили: «Надобно москалям поминать покойного короля Яна, что поднял их и сделал людьми военными, а если бы союза с ними не заключил, то и до сей поры дань Крыму платили бы, и сами валялись бы дома, а теперь выполируются» [92] .
Спрашивалось: на сколько можно было ожидать успеха в войне с татарами? Воспоминания о Чигиринских походах не были утешительны. Война с Турцией при царе Федоре кончилась тем, что Россия должна была просить мира [93].
В противоположность мнению, высказанному Юрием Крижаничем и Гордоном, о выгоде союза с Польшей малороссийский гетман Самойлович советовал не надеяться на Польшу и не начинать войны с татарами. «Крыма никакими мерами не завоюешь и не удержишь», — говорил он в беседе с думным дьяком Украинцевым. Затем он указывал на неурядицу в русском войске во время Чигиринских походов. «Бывало, — рассказывал он, — велит боярин Ромодановский идти какому-нибудь полку на известное место, куда необходимо, и от полковников начнутся такие крики и непослушания, что трудно и выговорить». И как представитель православия Самойлович порицал сближение с католическими державами. Зато он указывал на необходимость рано или поздно помочь против турок православным народам на Балканском полуострове, валахам, молдаванам, болгарам, сербам и грекам, рассчитывающим на покровительство России. Что же касается Польши, то Самойлович считал более выгодным союз с татарами против Польши, нежели наоборот — союз с Польшей против татар [94].
Союз с татарами был и оставался невозможным. После рассказанного выше случая с русским дипломатом Таракановым правительница велела объявить хану, что московских посланников он уже не увидит больше в Крыму, а необходимые переговоры и прием даров будут производиться на границе. Сближаясь после этого с Польшей, Софья требовала от хана, чтобы татары не нападали на Польшу, хан же изъявлял, напротив того, желание, чтобы Россия возобновила войну с Польшей.
В Москве было решено в ближайшем будущем вступить в поход на Крым. Поэтому гетману Самойловичу, не перестававшему проповедовать мир с татарами и войну с поляками, через окольничего Неплюева сделан выговор за его «противенство»; ему было приказано «исполнять государское повеление с радостным сердцем». Также и письмо от константинопольского патриарха Дионисия, умолявшего царей не начинать войны с турками, потому что в таком случае турки обратят свою ярость на греческих христиан, осталось без внимания [95]. Еще осенью был объявлен ратным людям поход на Крым. В царской грамоте говорилось, что поход предпринимается для избавления Русской земли от нестерпимых обид и унижения: ни откуда татары не выводят столько пленных, как из нее, продают христиан, как скот, ругаются над верой православной. Но этого мало: Русское царство платит басурманам ежегодную дань, за что терпит стыд и укоризны от соседних государей, а границ своих этой данью все же не охраняет: хан берет деньги и бесчестит русских гонцов, разоряет русские города; от турецкого султана управы на него нет никакой.
Успех походов 1687 и 1689 годов не соответствовал смелости и предприимчивости московского правительства. В 1687 году русские войска даже не дошли до Перекопа; в 1689 году они остановились у Перекопа и возвратились, не сделав никакой попытки вторгнуться в Крым. И в том, и в другом походе русскому войску приходилось бороться не столько с татарами, сколько с климатом. Страшная жара, безводие, невозможность прокормить людей и лошадей в степи, а также некоторая робость полководца, князя В.В. Голицына, сделались причинами неудачи. Как дипломат Голицын успел оказать России довольно важную услугу; как полководец он не имел успеха.
Впрочем, он уже с самого начала неохотно взял на себя главное начальство над войском. Его беспокоила мысль, что многочисленные противники воспользуются его отсутствием для Крамол. Из переписки Голицына с Шакловитым во время похода 1687 года видно, что опасения враждебных действий со стороны разных вельмож и желание по возможности скорее возвратиться в столицу лишали его того спокойствия и той сосредоточенности, которые столь необходимы для полководца.
К тому же Голицыну приходилось бороться с разными затруднениями. Мобилизация войск благодаря недостаткам военной администрации шла чрезвычайно медленно и неуспешно. Выступив в поход с некоторой частью войска, Голицын несколько недель ждал прибытия разных полков. Многие тысячи не являлись; «нетчиков» было очень много. К тому же приходилось наказывать непослушание находившихся в армии царедворцев, не привыкших к дисциплине и не желавших подчиняться воле Голицына. Нужно было выхлопотать из Москвы полномочие «поступать покрепче» с непослушными. Когда наконец все войско выступило в поход, громадный обоз служил чрезвычайным затруднением. Насчитывалось до 20 000 повозок. Голицын доносил двору, «что он идет на Крым с великим поспешанием», и в семь недель перешел не более
