берегли переправу, и 5 июля в местечке Головчине произошла битва. Русские дрались упорно, но должны были отступить. Победа дорого стоила шведам, хотя и это сражение обыкновенно считается доказательством воинских способностей шведского короля [609].
После битвы при Головчине русские не могли препятствовать занятию Могилева Карлом. Однако в это время в шведском войске начали ощущать недостаток в военных снарядах и припасах. Шведы с нетерпением ждали прибытия Левенгаупта из Лифляндии с обозом и артиллерией. Не дождавшись соединения с Левенгауптом, Карл пошел дальше в направлении к Метиславлю и 29 августа встретился с русскими у местечка Доброго. Сам царь, прибывший к армии, участвовал в битве. Русские и здесь были принуждены к отступлению, однако сражались храбро, так что Петр был чрезвычайно доволен своим войском. Об исходе дела царь так уведомлял своих: «Я, как почал служить, такого огня и порядочного действия от наших солдат не слыхал и не видал (дай Боже и впредь так!) и такого еще в сей войне король шведский ни от кого сам не видал. Боже! не отъими милость свою от нас впредь» [610]. В веселом расположении духа Петр писал 31 августа Екатерине и Анисье Кирилловне Толстой: «Матка и тетка, здравствуйте! Письмо от вас я получил, на которое не подивите, что долго не ответствовал; понеже пред очми непрестанно неприятные гости, на которых уже нам наскучило смотреть: того ради мы вчерашнего дня резервувались и на правое крыло короля шведского с осмью баталионами напали и по двочасном огню онаго с помощию Божиею с поля сбили, знамена и прочая побрали. Правда, что я, как стал служить, такой игрушки не видал; однако сей танец в очах горячего Карлуса изрядно станцовали; однако ж, больше всех попотел наш полк» и проч. [611]
Главный результат похода 1708 года заключался в том, что русские не допустили Карла XII соединиться с Левенгауптом. Карл двинулся в Украину с большими надеждами; он рассчитывал на союз с малороссийскими казаками и считал возможным действовать заодно с крымским ханом против России.
Левенгаупт, не успевший соединиться с королем, остался на жертву русских. Две реки, Днепр и Сожа, отделяли его от главной шведской армии, и между этими реками стоял царь. Шведы были настигнуты русскими 27 сентября недалеко от Пропойска, при деревне Лесной. 28-го в час пополудни начался кровавый бой, и продолжался до вечера. Левенгаупт был разбит наголову и успел привести к королю лишь остаток своего отряда, и то без всяких запасов. Битва эта произвела глубокое впечатление и на шведов, лишив их прежней самоуверенности. Петр писал в «Гистории Свейской войны»: «Сия у нас победа может первою назваться, понеже над регулярным войском никогда такой не бывало; к тому ж, еще гораздо меньшим числом будучи пред неприятелем. И по истине оная виною всех благополучных последований России, понеже туг первая проба солдатская была и людей, конечно, ободрила, и мать Полтавской баталии, как ободрением людей, так и временем, ибо по девятимесячному времени оное младенца счастие произнесла». 28 сентября 1711 года Петр, находясь в Карлсбаде, в письме к Екатерине вспомнил о «начальном дне нашего добра» [612], — ясный намек на значение битвы при Лесной.
Когда царь Алексей Михайлович около половины XVII века, еще до окончательного решения малороссийского вопроса, совершил поход в Лифляндию, одержал целый ряд побед и взял несколько городов, беспорядки в Малороссии — а именно измена гетмана Выговского — лишили его результатов удачных действий в шведской войне и принудили заключить невыгодный Кардисский мир.
То же самое могло случиться и при Петре Великом, если бы расчет Карла XII, надеявшегося на бунт в Малороссии, оказался верным.
Во все время царствования Петра в Малороссии не прекращалось брожение умов. Особенно недовольны были казаки [613]. Со времен Богдана Хмельницкого страна находилась в постоянном колебании. Население не было расположено в пользу Московского правительства, не желало более тесной связи с Россией, старалось сохранить во всех отношениях прежнюю вольность. Гетман не всегда охотно подчинялся распоряжениям и указам центральной власти, и личные выгоды и политические убеждения гетмана иногда не соответствовали желаниям царя. К тому же не было недостатка в разных поводах к разладу внутри страны между различными сословиями, враждебными одна другой партиями. Демократическо-казацкий элемент, имевший свое средоточие в Запорожской Сечи, сталкивался с монархическими бюрократическими приемами гетмана; горожане и войско часто враждовали между собою; были люди, мечтавшие об обеспечении своих личных выгод союзом с Польшею; другие желали действовать заодно с крымским ханом. Таким образом, внутри Малороссии не прекращалась неурядица, иногда доходившая до междоусобия. При таких обстоятельствах, в случае какого-либо кризиса, какой-либо крайней опасности, на Малороссию была плохая надежда. О «шаткости», о «непостоянстве» Малороссии не раз была речь со времени Богдана Хмельницкого до эпохи Петра. Выговский, на которого надеялось московское правительство, изменил ему. Самойлович, бывший сторонником Москвы, был лишен гетманства и, как кажется, без основания, считался изменником. Мазепа долгое время казался вполне добросовестным представителем царских интересов; измена его могла дорого обойтись московскому правительству.
Положение гетмана во время Северной войны было чрезвычайно тяжело. В Малороссии не прекращался ропот на постоянные жертвы, требуемые войною. Каждую минуту в Малороссии можно было ожидать бунта.
Мазепа не мог не задать себе вопроса: на чьей стороне большая вероятность победы? От решения этого вопроса зависел образ действий гетмана. Предположение, что не Петр, а Карл останется в выигрыше, заставило Мазепу изменить России. В этом взгляде умного, опытного, действовавшего не по какому-либо минутному увлечению, а по холодному расчету гетмана заключается самое ясное доказательство страшной опасности, в которой находился Петр. Мазепа ошибался: будущность принадлежала не Карлу, а Петру. Если бы Полтавская битва кончилась победою шведского короля, образ действий Мазепы считался бы героическим подвигом, целесообразным средством освобождения Малороссии от московского ига, поступком, свидетельствовавшим о политических способностях гетмана. В нравственном отношении его образ действий нисколько не отличался от образа действий молдавского господаря Кантемира, двумя годами позже заключившего такую же сделку с Петром, какую заключил Мазепа с Карлом XII. Мазепа окончил свою карьеру сообразно с общим ее характером. Бывши рабом Польши, подданным султана, вассалом царя, он, соединившись с шведским королем против России, мечтал о самостоятельности. В ту самую эпоху, когда развитие понятия о великих державах уничтожало возможность дальнейшего существования множества мелких государств, гетман надеялся напрасно спасти какую-нибудь самостоятельность для Малороссии. Подобно тому, как Паткуль обманулся в подобных же расчетах относительно Лиф-ляндии, и Мазепа жестоко ошибался в отношении к Малороссии. Промах, сделанный гетманом при оценке сил и средств, которыми располагали Карл и Петр, не заслуживает упрека. Никто не мог в то время предвидеть исхода Полтавской битвы.
По мнению многих, уже гораздо раньше нельзя было вполне надеяться на Мазепу. При агитации польских эмиссаров, постоянно находившихся в Малороссии, при тайных сношениях малороссиян с крымским ханом, Мазепа не раз уже оказался более или менее компрометированным. Однако иногда он действовал весьма решительно против недоброжелателей Москвы, доносил на них властям, выдавал тех, которые делали ему преступные предложения, и вообще показывал вид безусловной преданности царю.
В 1705 году, когда Мазепа стоял лагерем под Замостьем, к нему явился какой-то Францишек Вольский с тайными предложениями от короля Станислава Лещинского. Мазепа велел арестовать и пытать Вольского, а прелестные письма Станислава отослал к царю, которому при этом доносил: «Уже то на гетманском моем уряде четвертое на меня искушение, не так от диавола, как от враждебных недоброхотов, ненавидящих вашему величеству добра, покушающихся своими злохитрыми прелестями искусить мою неизменную к вашему величеству подданскую верность… Первое от покойного короля польского, Яна Собесского… второе от хана крымского… третье от донцов раскольников… а теперь четвертое искушение от короля шведского и от псевдокороля польского, Лещинского… И я, гетман и верный вашего царского величества подданный, по должности и обещанию моему, на божественном евангелии утвержденному, как отцу и брату вашему служил, так ныне и вам истинно работаю, и как до сего времени во всех искушениях, аки столп непоколебимый и аки аламант несокрушимый пребывал, так и сию мою малую службишку повергаю под монаршеские стопы». Немного позже, однако, беседуя с некоторыми представителями партии недовольных, Мазепа говорил: «Какого же нам добра впредь надеяться за наши верные службы? другой бы на моем месте
